Романовы. Пленники судьбы - Александр Николаевич Боханов

1815 году, когда возник Священный союз, заверения, данные когда-то в подземелье Потсдамского пантеона, приобрели форму международно-правового трактата.

Однако в Пруссии не забыли то, как победоносно русские войска маршировали по улицам Берлина осенью 1760 года. Тогда в ходе Семилетней войны они наголову разгромили «непобедимую армию» Короля Фридриха II (Великого), бежавшего из столицы Королевства с мыслью о самоубийстве.

Прекрасно помнили пруссаки и более близкое – войны с Наполеоном. Тогда русские являлись союзниками. Только благодаря Императору Александру Павловичу Пруссия сохранилась как государство, хотя Наполеон намеревался стереть ее с карты Европы.

В Берлине были благодарны Императору Александру, но чувство исторической неполноценности, связанное с превосходством России над «гением» прусских правителей и полководцев, неизбежно порождало недоверие и неприятие, плодило разговоры о «русском Левиафане». Потому Пруссия не считала зазорным извлекать из «сердечной дружбы» выгоды чисто политического характера, в то время как в Петербурге ни о чем подобном и не помышляли.

Историк Н.К. Шильдер в своей книге о Николае Павловиче привел потрясающую по цинизму инструкцию, которую вручил Король генералу Натцмеру, сопровождавшему принцессу Шарлотту на свадьбу в Петербург. Как писал Шильдер, в каждой строчке этого наставления «проглядывает недоверие к России и высказывается полное сомнение в бескорыстности политических намерений Императора Александра».

Король, выдавая дочь замуж за брата Царя, был убежден, что со стороны России – это тонкая политическая комбинация; истинное же желание Императора Александра – «играть первую роль» в Европе. Мирным заверениям и явленному политическому бескорыстию Императора Александра – после разгрома Наполеона одна Россия отказалась от территориальных «приращений» и от всех видов контрибуции – его будущий родственник не верил. А как же клятвы в верности, слезы у гробницы, «священные» союзы? Для Короля – все это лишь слова и эмоции; главное же и непререкаемое – политические выгоды, интересы дорогого «Фатерланда» – Пруссии!

Одной королевской инструкцией дело не ограничилось. Начальник прусского Генерального штаба поручил Натцмеру и конкретное задание: во время пребывания в России собирать шпионские сведения о состоянии дорог, крепостей и других оборонительных сооружений! Генерал исправно выполнил задание и представил в Берлин целый том соответствующих сведений!

Нет никаких оснований полагать, что принцесса Шарлотта хоть как-то была осведомлена о закулисной подоплеке намечавшегося династического брака. За десятилетия своего пребывания в России сначала в качестве Великой княгини, а затем – Императрицы ни единожды она не пыталась использовать свое положение на пользу «первой родины». В 1817 году она ехала в Россию не потому, что того требовали интересы «Фатерланда», а потому, что любила русского Великого князя.

Воспитанная в сентиментально-романтическом духе, знакомая с юных лет с произведениями и героями Гёте и Шиллера, она в юности вокруг себя видела совсем иное. Парады, приемы, блеск орденов, оружия и эполет – все это было вовсе не то, к чему рвалась ее душа. Принцесса нередко чувствовала себя одинокой и ненужной в королевском дворце в Шарлоттенбурге, где она родилась и прожила большую часть ранней жизни.

Еще в детстве она в полной мере познала неустроенность и даже нищету. Пруссия была покорена и разорена Наполеоном, а Королевской Семье пришлось много скитаться. У юной принцессы порой не было сменного белья и платья, а иногда и случалось ночевать голодной на каких-то грязных постоялых дворах. Она выросла в атмосфере простоты и скромности и никогда не предполагала, что со временем станет Императрицей и будет блистать при самом богатом Дворе Европы. Первые в своей жизни драгоценности она получила и надела только тогда, когда оказалась в России.

Да, отец любил ее, но у него появилась новая, совсем молодая привязанность, вскоре ставшая его супругой. Мачеха не питала к Шарлотте никаких нежных чувств[36]. Но принцесса верила в Промысел Божий, верила своему жениху – «дорогому Ники», который последние два года занимал все ее воображение. Еще она, как истинная пруссачка, с ранних пор ставила долг выше всего на свете. Преклонение перед авторитетом старших, почитание родителей, беспрекословное выполнение норм и предписаний – все это органически уживалось в ней с романтической мечтательностью.

Когда она вышла замуж, то супруг стал для нее не просто олицетворением старшинства, власти, но и объектом преклонения и почитания. Она любила его не только как мужчину, но и как посланца Промысла. Она знала, что обязана до последнего земного вздоха быть рядом, следовать безропотно за ним, какие бы удары судьбы ни пришлось перенести.

Два характерных эпизода раскрывают нравственный кодекс прусской принцессы, ставшей русской Царицей. В трагический день 14 декабря 1825 года, когда решался вопрос о воцарении Николая Павловича, а в столице Империи бушевал мятеж, муж сказал жене: «Неизвестно, что ожидает нас. Обещай мне проявить мужество, а если придется умереть – умереть с честью». Она, не колеблясь, дала такое обещание.

Через несколько месяцев после того, как закончился суд над декабрьскими мятежниками и они отправлялись в Сибирь, некоторые из жен решили последовать за своими мужьями. Узнав об этом, Императрица Александра Федоровна просто, как выдох, произнесла лишь одну фразу: «О, на их месте я поступила бы так же»…

Поездка принцессы Шарлотты в Россию была долгой и морально трудной. Радость доставляло лишь то, что ее сопровождал брат, принц Вильгельм (1797–1888), с которым у Шарлотты существовали самые доверительные из всей родни отношения. Принцесса, ставшая Императрицей Александрой Федоровной, не доживет до того момента, когда Вильгельм наденет Корону Короля Пруссии (в 1861 году). Конечно же, она и не увидит его имперского торжества: в 1871 году брат станет Императором Германской Империи (Второго Рейха) под именем Вильгельма I.

Принцесса мало что знала о России. Правда, ее сопровождал в поездке протоиерей Николай Музовский (1772–1848)[37], который несколько месяцев находился в Берлине, где обучал принцессу нормам Православия и азам русского языка. Но этого багажа знаний было слишком мало, чтобы понять жизнь огромной Империи, которую и глазами на карте трудно было охватить.

К тому же наставник не очень хорошо знал немецкий язык, а французским Шарлотта еще не владела в совершенстве. Позже, имея в виду Музовского, она запишет в дневнике, что «не такой человек был нужен, чтобы пролить мир в мою душу и успокоить ее». Но другого не было, а дочь Короля умела приспосабливаться к самым неожиданным обстоятельствам, чему помогала ее природная деликатность и бытовая невзыскательность.

Переезд через границу Пруссии и России произошел 9 июня 1817 года в районе города Мемель (с 1923 года – Клайпеда). Здесь совершенно неожиданно оказался жених, «инкогнито» прибывший встречать невесту, которая таким вниманием была тронута до слез.

На обеих сторонах границы были выстроены войска,