Самурай (пер. В. Гривнина) - Сюсаку Эндо

Изо дня в день мы получаем лишь рис с приправой из овощей и свежую или соленую редьку, иногда соленую рыбу. Стричься и бриться нам не разрешают, и мы стали похожи на отшельников. Стирать и мыться нам не позволяют, поэтому мы заросли грязью, но хуже всего то, что и нужду мы вынуждены справлять здесь же. Из-за этого стоит страшная вонь – дышать невозможно. Никаких свечей нам не дают, и вечерами сидим в полной тьме.

От отца Васкеса и прочих узников я узнал, что преследования миссионеров после моего ареста стали особенно жестокими. Недалеко от той деревни, где скрывался отец Васкес, пряталось еще восемнадцать миссионеров. Хотя их осталось немного, они продолжали свою проповедническую деятельность, но большая часть из них скрывалась в пещерах, а если случалось остаться на ночь в доме верующего, то они прятались в тайнике между специально сделанными для этого случая двойными стенами.

– Я тоже много раз ночевал в таких закутках, – сказал отец Васкес. – Спал там весь день, а ночью покидал дом и шел в другой – у нас было твердое правило: ночевать в одном и том же месте лишь один раз. Придя в дом, куда меня пригласили, я прежде всего исповедовал больных, потом, когда собирались верующие, наставлял их и отпускал грехи. И это продолжалось до того часа, когда все дома должны были запираться.

Он был предельно осторожен, но власти Нагасаки тоже не дремали. Подобно тому как первосвященник Каиафа вознаградил Иуду за то, что тот предал Господа, японские власти вознаграждали доносчиков. А тех, кто укрывал у себя священников и монахов, казнили. Христиан подвергали страшным пыткам, не только чтобы заставить отречься от веры, но и чтобы принудить их выдать скрывающихся миссионеров.

– Самое ужасное, – говорил отец Васкес, – что мы уже не можем верить даже своей пастве. Мы всегда опасались, что те, кому мы верили, отрекутся от нас. Поэтому я и верующим не рассказывал, где скрываюсь. Я знаю священников, которые были схвачены властями на следующий же день после того, как доверили свою тайну. Жить, никому не доверяя, – это был сущий ад.

Я спросил, жив ли мой старый товарищ отец Диего. Я не мог забыть этого беспомощного, но добрейшего человека с красными, точно заплаканными, глазами.

– Отец Диего заболел и умер, – сказал Луис Сасада. – Это случилось, когда нас собрали в Фукуде, недалеко от Нагасаки, чтобы выслать из страны. Могилы нет. Чиновники сожгли труп и пепел бросили в море. Они делают это для того, чтобы в Японии не осталось даже праха тех, кто был христианином.

– Наверное, нас тоже скоро сожгут и пепел бросят в море…

Я покорно приму любую судьбу, уготованную мне Господом, подобно тому как плод вбирает в себя ласковые лучи осеннего солнца. Я не воспринимаю близкую смерть как поражение. Я сражался с Японией и ею же повержен… В памяти моей воскрес образ старика, сидевшего в бархатном кресле. Наверное, он думал, что победил нас. Но ему никогда в жизни не понять смысла того, что смерть Господа нашего на кресте перевернула мир. Видимо, он считает, что все вернется на круги своя, когда меня сожгут, а пепел бросят в море. Но это будет только началом. Подобно тому как смерть на кресте Господа нашего Иисуса явилась началом всех начал. Я превращусь в один из камней, которыми рано или поздно будет замощена японская трясина. Когда-нибудь уже другой миссионер, стоя на этом камне, превратится в еще один камень на японской трясине.

В темноте я молился за Хасэкуру и Ниси, с которыми расстался на Лусоне, за покойного Танаку. Где сейчас Хасэкура и Ниси, что с ними? Не знаю. Не знаю и того, сохранили они в своем сердце хоть капельку христианской веры или нет. С каждым днем меня все сильнее охватывает желание просить прощения за мои грехи перед ними – пусть они и проистекали из самых добрых побуждений и уверенности в своей правоте.

Я и впрямь прибегал к обману, уговорам, посулам, использовал их в собственных целях. Я и христианство заставил их принять ради своих честолюбивых целей. Но ведь благодаря этому они теперь воедино связаны с Господом. Одно это – великое утешение для меня. И поэтому вместе с глубоким раскаянием меня охватывает чувство радости. Господь не покинет их!

Господи, не оставляй Хасэкуру, Ниси и Танаку. Лучше возьми мою жизнь во искупление того, что я совершил. И, если это возможно, сделай так, чтобы они поняли, что все мои помыслы были чисты – я хотел нести свет их стране, Японии.

Отец Васкес заболел. Он уже давно говорил, что чувствует себя скверно, а три дня назад у него началась рвота, и он уже не вставал с постели. Я попросил, чтобы ему дали лекарство, но стражник принес лишь глиняный чайник со сваренными кореньями, а врача позвать отказался. Нам с Луисом Сасадой пришлось прикладывать ко лбу отца Васкеса полотенце, смоченное в грязной воде, чтобы его не так мучил жар.

Если нас казнят не скоро, то рано или поздно мы тоже заболеем. Хотя я готов к такой судьбе, временами страх смерти острой иглой пронзает сердце. Я в отчаянии, но все же не забываю, что и Господу был ведом страх близящейся смерти. Я все время думаю о Его страданиях. Пытаюсь представить себе, как Иисус, предчувствуя смерть, преодолевают страх.

Господь предсказал ученикам свою смерть:

«Крещением должен Я креститься, и как Я томлюсь, пока сие совершится».

«Какие же страдания придется мне вынести, пока сие свершится» – эти Его слова служат мне великим утешением.

Однако Господь, умерев, преобразил мир. Я, отдав жизнь Японии, пролив кровь за Японию, стану частицей этого мира.

«Я свет миру». Это тоже слова Господа.

Япония, я тоже нес тебе свет. Тебе, занятой лишь мирскими благами и мирским счастьем. Тебе, проворной как ящерица, добывающая пищу.

Япония, я пришел дать тебе свет. Сейчас тебе не понять, почему я сел на корабль и приплыл к тебе. Я снова пришел к тебе, чтобы умереть, – сейчас ты вряд ли способна понять, почему я это сделал. Сейчас ты вряд ли способна понять, почему Господь наш Иисус пришел в Иерусалим, где его поджидали враги, и принял смерть на Голгофе.

Но Господь никогда не покинет тех, кто хоть однажды произнес Его имя. Господи, не оставляй Японию. Лучше возьми мою жизнь во искупление того, что я совершил, и спаси эту страну.

Страх смерти. Днем, ухаживая за отцом Васкесом, я убежден, что готов принять любую судьбу, но с наступлением ночи – стражники не дают нам даже свечи – я слушаю во тьме, пропитанной вонью, стоны отца Васкеса – и душу разрывает страх смерти, разрывает острыми когтями. Я обливаюсь потом. Потом, подобным крови. Отче мой! Если не может чаша сия миновать меня, чтобы мне не пить ее, да будет воля Твоя!

Страх смерти. Поздно ночью отец Васкес умер. Жалкая смерть, совсем не подобающая этому выдающемуся проповеднику, приехавшему в Японию нести Слово Божье. Я и монах Луис Сасада проснулись от его звериного воя и стонов. Это были последние звуки, с которыми он оставил мир живых для вечной жизни. Я в темноте закрыл ему глаза (слава Богу, что не видел их) и стал читать молитву. Ту же, которую читал над телом индейского юноши и Танаки…