У метро, у «Сокола» - Вячеслав Николаевич Курицын

родственников. А икону я получил без умысла, она сама мне дала, — сказал Бадаев с упрямством в голосе. — Я ее не воровал и не брал без спроса.

— Ты вообще давно иконами интересуешься?

— Я… Нет. Совсем не интересуюсь.

— А что ты второго мая у Ивана Брата спрашивал о Прохоре Чернецове?

Бадаев заерзал, а Жунев затянулся поглубже да выпустил в лицо Бадаеву густую струю дыма. Тот раскашлялся.

— Хрен ли про икону Брата расспрашивал?

— Это я из вежливости.

— Ты думаешь, Ивану Брату интересна твоя вежливость? Ты кусок говна, а он олимпийский чемпион.

— Вы почему меня оскорбляете…

Попытался плечи расправить. Ответа не дождался, только следующего вопроса:

— Откуда о Чернецове знаешь?

— Фильм был.

— Ты видел?

— Нет. В «Кинопанораме» показывали отрывки. А тут вдруг Кроевская говорит, что у нее древняя икона. Я говорю: вы, возможно, заблуждаетесь, Варвара Сергеевна, это нужно проверить.

— Как дала икону, расскажите подробнее, — велел Покровский.

— Я чайник грел на кухне, она вышла…

— Во сколько?

— Во сколько… Часов в девять вечера. Я только пришел с ЦСКА — в бассейне был.

В бассейн, Покровский, в бассейн! На Урале плавал каждый день, думал, что вернется в Москву, и там сразу в бассейн, установит расписание, хоть раз в неделю. Невесомость и прохлада…

— Записан в бассейн? — спросил Жунев.

— Н-нет… Мы можем неофициально, сотрудники.

— Все?

— Нет, только из руководства.

— Ты разве руководство? — спросил Жунев.

— Конечно! Я контролирующая инстанция, на мне такое хозяйство, все проверь…

Вроде успокоился Бадаев, а как лоб решил почесать — видно, руки трясутся.

— А что сказала? По порядку, что она сказала, буквально. «Колян, — сказала, — дельце есть?» Или как?

— Сказала: «Николай, у меня к вам дело». Что у нее есть древняя икона, а сейчас ей понадобились деньги, и не знаю ли я, через кого продать.

— А почему она именно к вам обратилась?

— Она же знает, что я на хозяйственной должности. Я вот унитаз нам какой достал. Не обратили внимания?

Это было фиаско. Покровский решительно не заметил, что в квартире номер тринадцать особый унитаз. Пропустить такую деталь!

— Это я достал, — продолжал Бадаев.

Даже элементы какие-то победительного хвастовства промелькнули, совсем неуместные в его грустном положении. Как все-таки человек одновременно трогателен и ничтожен. Животные-птицы тоже трогательные, часто бывают бессильными, но такими ничтожными не бывают.

— И зачем же она решила продать икону?

— Сказала, нужны деньги.

— Тихой старушенции? — это Гога Пирамидин спросил.

— Я не знаю, на что, она не сказала.

— А вы были уверены, что Голиков разбирается?

— Мирослав Анатольевич во всем разбирается, — и снова в интонации удивительные чудеса, момент гордости, тайной уверенности в том, что мой хозяин тебе не чета.

— И что вы ему сказали? Старуха дала икону и гикнулась, можно теперь целиком деньги забрать? — спросил Жунев.

— Нет… — начал Бадаев.

— Или правду сказал: дескать, грохнул соседку, а у нее икона.

Тут Бадаев сбился.

— Залупу проглотил? — спросил Гога Пирамидин.

Бадаев молчал, подбирал слова.

— Вас спросили, не проглотили ли вы чего-то лишнего, — с нажимом сказал Покровский.

— Нет. Я сказал Мирославу Анатольевичу неправду. Подумал, если я скажу про убитую соседку, он не захочет связываться. Поэтому я сказал, что получил икону от знакомого артиста.

— И Голиков тебе поверил?

— Да… — чуть-чуть неуверенный ответ.

Если действительно Бадаев Голикову наплел про актера, то хрен, конечно, опытный Голиков своему облупленному соратнику поверил. Просто решил не суетиться, не разоблачать вранья, проверить.

— А спрятать икону подальше, подождать, пока шухер с соседкой пройдет, а потом уж попробовать реализовать ее? — спросил Покровский. — Тогда бы никто не связал икону с убийством.

— Они и не связаны, — быстро сказал Бадаев.

— Что ты за него страдаешь, Покровский! — удивился Гога. — Если бы затихарился, мы бы икону сейчас не нашли.

— Покровский гуманист у нас, ты забыл, — сказал Жунев.

— Я не гуманист, мне просто обидно за логику.

— Нет, ты, сука, гуманист! — рявкнул Жунев и саданул кулаком по железной столешнице, она загудела.

— Хорошо-хорошо, гуманист, — согласился Покровский. — Но Голиков разве гуманист? Он ведь мог обмануть вас, Бадаев.

— Э-э-э…

— Икону настоящую, Прохора Чернецова, себе забрал, а вам вернул копию, — пояснил Покровский.

— Не может быть. Мирослав Анатольевич — честный человек.

— Армеец, хрен ли! — хохотнул Гога.

— Как бы он копию сделал? — забеспокоился Бадаев. Хотя не об этом бы ему сейчас беспокоиться.

— Он не сам, конечно, — сказал Покровский. — Он отдал Пендерецкому.

Фамилии «Пендерецкий» Бадаев, может быть, и не слышал, но она произвела впечатление.

Одно дело отпираться от убийства в отсутствии прямых улик. Другое дело — мысль, что друг Голиков кинул, увел главную добычу, спрятал до лучших времен в надежном месте.

Стал бы Голиков так жестоко обманывать верного слугу? Осведомленного человека… Много о нем узнал Бадаев за годы плотного взаимовыгодного сотрудничества.

В любом случае, куда было идти простому хозяйственнику с окровавленным Прохором Чернецовым в руках? Просто с улицы на тот же Арбат к антиквару? Там бы с большей вероятностью, мягко говоря, надули.

— Вы уверены, что получили назад ту же самую икону, — спросил Покровский, — хорошо ее рассмотрели?

В глазах Бадаева мелькнуло сомнение. Да и у Покровского, между прочим, оно зашевелилось: да, по логике не должен Голиков полезную осведомленную шестерку кидать, но не всегда логика срабатывает. Бадаев первым преодолел сомнение… Или сделал вид:

— Я верю Мирославу Анатольевичу.

— А мы тебе нет, — сообщил Жунев. — Ты сечешь вообще расклад? Нам от тебя нужно признание.

— Я вас понимаю, я сосед, ее убили, а у меня икона, это подозрительно. Но я не имею отношения к ее смерти, и…

— Не сечешь, — резюмировал Жунев и, перегнувшись через стол, вмазал Бадаеву коротко слева, тот не ожидал, полетел на пол. Упал, тут же сел, за скулу держится, лицо ошеломленное.

— Ты чего так раскрываешься, боксер? — удивленно спросил Гога Пирамидин.

Бадаев сидел на полу, ощупывал лицо. Крови нет, только покраснело.

— Сядь обратно, — скомандовал Гога Пирамидин.

Бадаев промедлил, Гога сделал к нему пару шагов, пнул коротко в район печени. Бадаев быстро вскочил, вернулся на стул.

— Я буду жа… — начал, но тут же получил от Гоги Пирамидина затрещину. Замолчал.

Осмыслял расклады.

— Вот вы в майские с Кроевской из-за ключа спорили, — сказал Покровский. — Что там было? Слепок хотели сделать?

— Не было такого, ложь, — быстро сказал Бадаев.

Глаза злые стали. «Это вам официантка наплела?» Покатил на Раю. Высказал резонное с точки зрения формальной логики предположение, что раз уж Рая плетет, то сама, получается… Он раньше ничего такого не думал, но сейчас ему ясно, что Абаулина и есть убийца, если на Бадаева валит. А по ходу