Дети луны - Наталья Резанова

На Масленой неделе, в воскресенье

Сюда, все дурни, — толстые, худые,

Седоволосые и молодые,

Премудрые и вовсе без мозгов,

Сюда, печальные и удалые,

Распутные и всякие иные

Из замков, деревень и городов!

Я объявляю вам без лишних слов:

На Масленой неделе, в воскресенье,

Ваш принц дает на рынке представленье.

Нет христианского города, где не празднуют Масленицу — хоть и говорят, что праздник этот противен истинному благочестию. И, может быть, нигде в империи Масленицу не отмечали так истово, как в Лауде. Но в первый день праздника сохранялось подобие красоты и даже, некоторым образом, благообразия. По главным улицам города двигалась процессия, открываемая герольдами, разодетыми в нарядные одежды, дующими в длинные трубы, украшенные бахромой и мишурой, и восседавшими на лошадях, крытых длинными пестрыми попонами. Далее черти и дикари влекли огромный корабль на колесах, на палубе которого комедианты представляли различные аллегорические сцены. А в самом шествии принимали участие не только все корпорации, цехи и гильдии города — даже дворяне, в особенности молодые, не считали для себя зазорным к нему присоединиться.

Но так бывало только в первый день. А затем наступала пора всеобщего обжорства и разгула — в преддверии Великого поста люди спешили налопаться до отвала и повеселиться до упаду. Почти на каждом углу можно было обнаружить для себя новое развлечение — петушиные, собачьи и медвежьи бои, потешные турниры (на воде и на суше), пляски, представления жонглеров и акробатов. Шествия тоже были, но теперь в них ездили непотребные девки на хромых ослах задом наперед, или дурацкие епископы верхом на свиньях, окруженные кривляющимися шутами в старых башмаках, кадящими вонючим дымом да заголяющими зады перед хихикающими горожанками. Исступление веселья набирало силу, чтобы перейти все границы в последний день в своем неистовстве. Однако на улицу в квартале святого Гольмунда доносились лишь отзвуки этого безумия. Лишь слабый свист флейт да перестук барабанов.

— Ты не ответила на мой вопрос.

Сестра Тринита перестала прислушиваться к отдаленной мелодии, передвинула пешку и спросила:

— Мы играем или разговариваем?

— Можно подумать, что тебе трудно делать и то и другое.

Две женщины сидели за шахматной доской. Собеседница сестры Триниты явно не собиралась делать следующего хода, пока не услышит ответа бегинки.

Мать Изенгарда, настоятельница монастыря Святой Клары, происходила из одного из знатнейших родов провинции (как, по традиции, и все аббатисы этой старинной обители), но ничего аристократического не было заметно ни в чертах ее, ни в фигуре. Широкобедрая, ширококостная, пышногрудая, с носом уточкой на круглом лице и выпуклыми светло-голубыми глазами, она, будучи старше сестры Триниты лет на шесть, ниже и плотнее ее, казалось, принадлежала к тому же типу здоровых телом и духом простолюдинок — разве что кожа для простолюдинки была у нее излишне тонкой и белой, что приобретается не только годами затворничества, но все-таки и породой.

— Ну, — сказала после паузы бегинка, — попытки отделить Лауданскую провинцию от королевства насчитывают уже двести с лишним лет, начиная с мятежа Готарда Аскела. Не случайно короли уже больше ста лет не назначают наместников из коренных лауданских родов. Потому что за назначением такого неминуемо следовала попытка подгрести провинцию под себя. И кончались они одинаково — плахой на площади и топором, красным от крови.

— Знаю. Но никогда еще не было такой ситуации, как сейчас. Королевская — извини, императорская — власть очень слаба. Вся эта Imperia Nova — не что иное, как гигантская ошибка, и скоро она развалится. Что же касается нашего наместника… жестокость еще могла бы позволить ему удержаться, но не жестокость в сочетании с глупостью.

— Он вовсе не глуп.

— Он считает себя даже слишком умным. Если бы он просто, без затей, рубил головы и вешал, это бы ему простили. Но он без конца лезет в интриги, тасует противников и союзников, и в результате восстановил против себя как старую знать, так и вольные отряды.

— Возможно. Но это — не мое дело.

Добродушнейшая из улыбок появилась на лице матери Изенгарды.

— Я все еще не понимаю, почему ты никак не принимаешь окончательных обетов. Все равно твой образ жизни совершенно монашеский, правила целомудрия и бедности ты соблюдаешь…

— Я еще не созрела душой для затворничества.

— А может быть, дело в третьем правиле — послушания? — ее голубые глаза смеялись. — Но ты столько раз бывала в нашей обители, что могла бы понять, насколько чужд нам дух угнетения. Надеюсь, темные времена, когда женские монастыри более напоминали тюрьмы, навсегда отошли в прошлое.

— Я слышала, в некоторых обителях монахини устраивают даже театральные представления, — заметила сестра Тринита. Угол ее рта чуть заметно дернулся. — И дуэлируют из-за распределения ролей.

— Вот поэтому я ничего подобного у себя в монастыре не допускаю. Всякому свободомыслию должен быть предел. Нет, развлечения нашей обители состоят в чтении приличествующих званию книг… и шахматах. — Мать Изенгарда сделала ход.

— У меня такое чувство, святая мать, что вы пришли ко мне не только затем, чтобы сыграть партию в шахматы и побеседовать о политике.

— В монастыре Святой Клары всегда интересовались политикой. Это тоже своего рода традиция.

Сестра Тринита оторвала взгляд от шахматной доски и переместила на мать Изенгарду.

— И насколько далеко простираются эти интересы?

— Возможно, — сказала настоятельница, — в ближайшее время это будет зависеть от тебя.

Сестра Трннита сгорбилась и опустила голову.

— Вот оно что, — пробормотала она. — Так я и знала…

Мать Изенгарда встала и зашагала вдоль стены с книжными полками.

— Почему у тебя такой убитый вид?

— Требуется разъяснить?

— Я же не прошу тебя ни о чем плохом. Пойми, все свершится так или иначе, независимо от твоего вмешательства. Но здесь столкнулись силы разных политических группировок. И мы не можем действовать вслепую.

— Мы?

— Мы. Нам нужно знать, хотя бы приблизительно, дальнейшее развитие событий.

— Я не умею предвидеть будущее.

— Ты просто не хочешь.

— Возможно. Вообще-то между «не умею» и «не хочу» не существует особой разницы. Но здесь ты права. Я не хочу.

— Ты не хочешь использовать свой Дар? Но сказано: «Зажегши свечу, не ставят ее под сосудом, но на подсвечнике, и светит всем в доме».