Ключ для пешки - Ирина Кайлес

А «на другом конце провода» заходилась в рыданиях Тоня. Если бы она только предполагала, насколько больно будет узнать правду…

Шабуров открыл «ВКонтакте», нашел Свету. Долго смотрел на ее фотографию. Они не общались уже две недели. Света не отвечала на звонки, удалила Яна из списка друзей. Она теперь встречалась с другим — высоким и красивым одиннадцатиклассником. Шабуров опустил глаза: вспоминать было невыносимо. Как он тогда увидел их вместе, и… Обидно даже не то, что после той разборки он ходил с красиво цветущим фингалом под правым глазом, а то, как она потом смотрела на него. Неужели можно разом все перечеркнуть и забыть?! Пусть они встречались недолго, но разве любовь может подчиняться каким-то правилам, законам и уж тем более времени? Да и была ли это любовь? Раз вот так все закончилось. Ян с раздражением закрыл сайт, заставил себя улыбнуться. Лить слезы, биться в истерике — не в его характере. Переживет. Он открыл папку с фотографиями Светы, быстро пролистал и без сожаления ее удалил. Сразу очистил корзину, чтобы даже не возникало желания восстановить. Достал фотоаппарат, стер все с карты памяти. Если бы можно было так же прочистить свою собственную память…

Глава 21 Конкурс

Пятое марта. Конкурс.

Федя сидел в классе для разыгрывания. Внутри бушевала буря. Руки холодные, как лед, ладони влажные. Федя посмотрел на свое отражение в крышке инструмента: бледный, как полотно, мокрые пряди белокурых волос прилипли ко лбу. Вспомнил: он где-то читал, что страх публичных выступлений по своей силе стоит на втором месте после страха смерти. Поскольку страх смерти в Игре уже пришлось испытать, сегодняшний ужас перед выступлением Федя поставил бы на первое место, да еще с большим отрывом. Юноша перевел взгляд на руки. Пальцы дрожали. И какого черта он согласился участвовать в этом конкурсе?!

В класс вошел Андрей Николаевич. Оценивающе взглянул на ученика, поморщился:

— Через десять минут твой выход. Ты разыгрался?

— Да.

— Очень хорошо, что ты волнуешься.

Федя с сомнением посмотрел на педагога.

— Волнение, можно сказать, обеспечивает эмоциональный подъем, придает высокий накал выступлению. Если, конечно, оно не перерастает в панический страх и не начинает мешать.

Федя усмехнулся. Волнение! Да это уже давно не просто панический страх, а… Юноша даже слово правильное не находил для кошмара, который бушевал у него внутри. Казалось, сейчас он выйдет и просто не сможет сыграть ни одной ноты. Мало того что телевизионщики приедут (все-таки Всероссийский конкурс), но еще и Олег будет сидеть в зале и станет свидетелем этого позора… Федя представил, в какие фразы отчим облачит свои впечатления от концерта и как долго продлятся подобные издевательства…

— Ан-андрей Николаевич… Можно я не буду играть?

— Что?!!

— Я не могу.

— Так. Все намного хуже, чем я ожидал. Что-то я не припомню, чтобы ты так боялся сцены. Ты всегда выносил все очень достойно.

— Но ведь это… намного ответственнее…

— Послушай меня, Федя. Если ты настоящий музыкант, для тебя нет разницы, где и для кого ты играешь. Играешь ты дома, для одного человека, или перед полным залом, или тебя снимают на телевидении и показывают на всю страну — ты должен играть музыку, и ответственность ты несешь только перед музыкой и перед композитором, который ее написал. Не пытайся сейчас выдавить из выступления что-то гениальное. Просто играй музыку, играй так, как в классе. И все.

Феде подумалось, что за счастье при теперешнем состоянии просто дойти до инструмента и не упасть. Видимо, мысль слишком ярко отобразилась на бледном лице. Андрей Николаевич сурово посмотрел на Федю и, неожиданно для подростка, резко схватил его за плечи, сильно тряхнул.

— Так, прекратить панику! — Андрей Николаевич просто орал. Федя не помнил, чтобы он когда-либо был до такой степени жестким. — Взрослый, талантливый парень, хватит уже сопли распускать! Сейчас выйдешь и сделаешь все так, как надо!! Ты понял?

Федя кивнул. Ему действительно стало лучше от этой встряски.

— Пошел!

Федя глубоко вздохнул и направился к залу. Колени дрожали, все тело обмякло, будто ватное. Мысли словно испарились из головы.

Вот дверь, доигрывает предыдущий участник… Девушка с папкой в руках что-то спрашивает. И еще раз спрашивает. И еще раз спрашивает. Девушка уже злится, трясет его за плечо, наконец звук включается в ушах:

— Ты что, не слышишь?! Литвинов — ты?! — девушка уже орет.

— А, извините. Да… Да, я…

— Готовься, сейчас уже объявляем.

Федя почувствовал, что сейчас упадет в обморок. Андрей Николаевич подошел, грубо тряхнул его за руку:

— Соберись! Ведешь себя, как последний сопляк! Облажаешься — вылетишь из моего класса. Учить тебя больше не буду.

Федя сделал глубокий вдох. Выбора уже не было. Он вдруг ощутил благодарность педагогу за резкость. Именно этого, жесткого стержня, ему сейчас и не хватало. Внезапно взяла злость на себя. Действительно, что за паника! Будто первый раз на сцене. Какая разница, в конце концов, конкурс — не конкурс? Просто выйти и сыграть!

На сцене уже объявляли:

— Выступает ученик восьмого класса Детской музыкальной…

Уже… Сейчас… Федя подошел к кулисам.

— …Литвинов Федор, — продолжала девушка на сцене. — Иоганн Себастьян Бах, Прелюдия и Фуга До-мажор, «Хорошо темперированный клавир», первая часть. Ференц Лист, «Сонет Петрарки»…

Федя уже не слышал, как объявляли программу. Увидел только, как девушка с папкой идет за кулисы, в его сторону.

— Иди! Ни пуха… — прошептала ему ведущая.

Федя резко выдохнул и твердым шагом поднялся на сцену. Вышел к роялю. Свет прожекторов ослепил, зала почти не было видно. Где-то в отдалении послышались жидкие приветственные аплодисменты. Федя увидел по краям сцены две камеры, направленные на него, и поразился, насколько ему стало все равно. Поклонился, сел и понял, как хорошо на такой большой сцене. Зал далеко. На секунду Феде показалось, что он здесь один. Наступила полная тишина. Холодные пальцы коснулись клавиш. В тишине родился звук. Федя не знал, чем это объяснить, но музыка сама повела его за собой. Он словно перешел в иной мир. Прелюдия, наполненная неземным отрешенным светом, погрузила его в состояние некой возвышенной медитации, будто он отключил свое реальное существование и приблизился к неведомому, прекрасному источнику бытия. В какой-то миг он открыл глаза и ему показалось, что от клавиатуры рояля исходит неземной, золотистый свет. Федя сейчас находился в таком состоянии, что счел это абсолютно нормальным и, снова закрыв глаза, поскольку так чувствовать музыку было проще, попытался усилить это свечение и сделать его теплее… Прелюдия закончилась. Юноша разорвал тишину бодрой темой фуги. Пальцы играли сами. Федя поймал себя на ощущении, что слышит тему не так, как обычно. Подобно светоносному мечу, она рассекала пласты музыки и каждый раз звучала по-другому. В голове пронеслась предательская мысль: сейчас он забудет текст. Действительно, произведение почему-то звучало слишком непривычно, и юноша сам не мог понять, как он это играет. Невероятным усилием воли Федя прогнал все сомнения и просто отключил мозги. После упорных многочасовых репетиций руки сами прекрасно знали, что делать. Доиграв фугу, Федя выдохнул. Положил руки на колени. Надо перестроиться. Лист… Прикосновение нужно совсем другое… Литвинов, закрыв глаза, ощутил подушечки пальцев, предвосхищая еще нерожденные звуки, и почему-то вспомнил Рашевскую. Коснулся клавиш… За все время, что Федя учил это произведение, он сейчас действительно будто в первый раз его услышал. Юноша вдруг понял: эти звуки так говорят о любви, словно он сам написал эту музыку и она родилась из глубины его собственного сердца. Он настолько увлекся, что почти забыл, где находится. Открылось другое измерение реальности. Юноша, как в дымке, видел перед собой такие родные, до боли любимые черты, и звуками говорил Ирише все, что не мог сказать и выразить словами. Зал замер. Казалось, люди боялись дышать, присутствуя при сотворении чуда.