Игры современников - Кэндзабуро Оэ

В мою память врезалось лишь, как старший брат, которого прозвали Солдат Цуюити, стоя среди новобранцев, машет бумажным флажком с восходящим солнцем. А то, как он, похожий на русского и лицом, и телосложением, шел во главе колонны и как отец-настоятель, в тот день пьяный с самого утра, отслужил странный молебен, я, несомненно, сам придумал, наслушавшись разных историй от взрослых. Во всяком случае, то, что отец-настоятель, провожая на фронт старшего сына, которому он до этого никогда не выказывал родственных чувств, пьянствовал в течение нескольких дней, похоже на правду. Однако старики, любившие этого чужака, который с таким пылом изучал мифы и предания деревни-государства-микрокосма, не должны были допустить, чтобы он показался на люди мертвецки пьяным. Случись так, мог бы разразиться скандал – тем более что он столь непристойным образом провожал родного сына на фронт, – и тогда приславшие его в наш храм религиозные власти, несомненно, могли отозвать такого священника.

Солдат Цуюити, каким я помню его – похожим на русского и лицом, и телосложением, – не имел ничего общего с тем человеком, фотографии которого появились в газетах и еженедельниках в связи с его самостоятельной боевой акцией, предпринятой через четверть века после капитуляции Японии. На этих фотографиях у Солдата Цуюити лицо японца, хотя действительно несколько необычное. Правда, на черно-белом снимке определить цвет глаз невозможно. Еще учась в начальной школе, я слышал, что в детстве у Солдата Цуюити были удивительные ярко-голубые глаза, хотя в его жилах текла всего одна восьмая русской крови. Можно утверждать, что он унаследовал их от отца-настоятеля, но в противоположность отцу, глаза которого наводили тоску на окружающих, его взгляд отличался мягкостью и приветливостью, свойственными матери. Однако из-за своих голубых глаз Солдат Цуюити во время обучения новобранцев подвергался издевательствам, что привело его к нервному потрясению, и на протяжении четверти века после окончания войны он находился в психиатрической лечебнице, продолжая считать себя призывником, проходящим военную подготовку. В данном ему прозвище – Солдат Цуюити – проявилась прозорливость людей нашего края, которых чутье никогда не подводило. Какое-то время отец-настоятель очень переживал из-за того, что Солдат Цуюити попал в психиатрическую лечебницу, и нам, детям, говорили, будто старший брат погиб.

Оказалось, что Солдат Цуюити не только жив, но и объявился в реальном мире, облаченный в военную форму армии Великой Японской империи, упраздненную уже двадцать пять лет назад, да еще предпринял отчаянную боевую акцию. Честно говоря, я при этом известии испытал лишь удивление, не более. То же, наверное, можно сказать и о тебе, сестренка. Я пытался понять смысл поступков моего старшего брата, но по одним лишь газетным статьям обрисовать себе выступление Солдата Цуюити было очень трудно. В день, когда Солдат Цуюити приступил к своей акции, он проснулся утром в дешевой ночлежке Ямадани, и в его сознании, проспавшем четверть века, шевельнулась мысль, что он находится в наряде и слышит сигнал побудки. Как во время давних учений, когда его нещадно избивали, он перекинул через плечо винтовку, прицепил к поясу штык и флягу, надел ранец и противогаз. Все это снаряжение Солдат Цуюити купил в каких-то лавках в районе Уэно. Винтовка, разумеется, была ненастоящая. Нет, прежде чем нацепить на себя все это снаряжение, он должен был уложить в ранец плащ-палатку, сигнальные флажки, ложку, а сверху – шинель. Свернуть шинель вчетверо и скатать ее как следует было для него, наверное, делом нелегким. Уже после его самостоятельной боевой акции обнаружилось, что привязанная к ранцу шинель и обмотки были изорваны в клочья. Откуда Солдат Цуюити узнал, где можно достать необходимое снаряжение? Будучи пациентом лечебницы, он одновременно работал там садовником, и его, наверное, надоумил, где все достать, уже много лет находившийся на излечении приятель – маньяк, помешанный на военном снаряжении. Но как он раздобыл деньги на снаряжение? Меня раздражало, что никто не мог толком ответить на этот вопрос, и в результате я предпринял собственное расследование, выяснив некоторые тщательно скрываемые факты.

Ко времени выступления Солдата Цуюити наша семья, за исключением отца-настоятеля, жившего затворником в храме Мисима-дзиндзя, разбрелась по белу свету. Надеяться на помощь отца-настоятеля Солдат Цуюити не мог, да у него даже в мыслях не было обращаться к нему. В течение четверти века он жил взаперти, это верно, но, покидая лечебницу, служившую ему кровом все эти годы, Солдат Цуюити получил деньги. Это было жалованье, причитавшееся ему за долгое время работы садовником. Почему же ему выплатили эти деньги? Ведь работа садовника – одно из средств психотерапии, а оплачивать пребывание в лечебнице он не имел возможности. После того как Солдат Цуюити много лет проработал садовником, молодой врач, случайно обративший на него внимание, заключил, что дальнейшее его пребывание в лечебнице бессмысленно. Правда, я думаю, что в этом заключении был какой-то тайный умысел, но, так или иначе, Солдат Цуюити получил деньги и обрел свободу. И вот человек, который в течение четверти века добросовестно, но бездумно выполнял работу садовника, вполне доброжелательный ко всем, никогда не проявлявший агрессивности, сразу же накупил на все деньги военного снаряжения и в одиночестве приступил к осуществлению боевой акции, привлекшей всеобщее внимание.

Столь же внезапную, но тщательно подготовленную демонстрацию устроил и другой наш старший брат, прозванный Актриса Цую, за двадцать пять лет до выступления Солдата Цуюити – осенью, вскоре после того, как Великая Японская империя прекратила свое существование. Местом демонстрации послужила сцена в амбаре для хранения воска, который во время пятидесятидневной войны был разобран, а потом восстановлен. Актрисе Цую неожиданно для всех удалось выступить на представлении, организованном нашей молодежью – демобилизованной, а потому и празднично настроенной. Представление началось с мелодекламации и комической сценки, оказавшейся гораздо лучше предыдущего номера. Потом, в перерыве, после танцев под модные довоенные песенки и перед основной пьесой, на сцену вышел наш брат, который никогда раньше не участвовал даже в мальчишеских играх – недаром сверстники считали его замкнутым и нерешительным.

Выступление его открыл детский оркестр горного поселка, обычно исполнявший ритуальные мелодии во время праздника урожая. Под звуки музыки наш брат, которого с этого дня и до самой смерти все называли Актриса Цую, облаченный в какой-то странный наряд, в глубине сцены корчился, точно в судорогах. Не обращая внимания на его бессмысленные движения, дети, игравшие в храмовом оркестре, справа и слева от него безучастно дули в флейты и били в барабан – очевидно, и отец-настоятель, имевший влияние на родителей этих детей, участвовал в подготовке представления. Вспоминая сейчас об этом, я, сестренка, прихожу к выводу, что и странный наряд Актрисы Цую был придуман отцом-настоятелем, лучшим знатоком мифов и преданий нашего края. В какой-то момент Актриса Цую, дрожа всем телом, вышел к самому краю сцены. Лицо он спрятал от яркого света ламп под круглой деревянной маской, в три раза большей, чем его собственная голова. Мне, сидевшему среди зрителей, маска казалась страшной и безобразной. Ее наискось пересекали, точно раны, багровые трещины, а там, где они сходились, торчал нос, будто клюв хищной птицы. Глубоко вырезанный красный рот тянулся до ушей – правда, самих ушей не было. Но отвратительнее всего выглядели обведенные белой краской два круглых отверстия, напоминавшие глаза сома. Хрупкое тело, с трудом удерживающее эту чудовищно огромную голову, было задрапировано таким же черным куском материи, каким затягивают каркас Быка-дьявола...

В противоположность глубокому родственному чувству, которое я питал к тебе, братья были мне почти безразличны, но все равно я как брат Актрисы Цую готов был провалиться сквозь землю, когда зрители стали осыпать руганью и насмешками представшего на сцене танцора, трясущегося в своем черном одеянии с огромной багровой маской на голове. До меня долетали возмущенные выкрики: «Настоящий Мэйскэ-сан!», «Угорел он, что ли? Не иначе угорел!». Храмовый оркестр продолжал играть, несмотря на вопли, волнами обрушивавшиеся на брата. И тут на сцене появилась миловидная женщина в очках с патефоном в руках. Это была сводная сестра нашей матери, изгнанной отцом-настоятелем; жители долины, питая к ней дружеские чувства, ласково называли ее Канэ-тян. Она присела на корточки, выставив вперед одно колено, и покрутила ручку патефона – раздались звуки хабанеры.

Вдруг – словно взорвался надутый бумажный пакет – багровая маска разлетелась на мелкие кусочки. И одновременно, точно вспыхнуло яркое пламя, раскрылся огромный прекрасный цветок. Тут же брат распахнул свое черное одеяние – под ним оказалось хрупкое, почти девичье, тело, облаченное в кимоно с непомерно длинными рукавами. Залитое светом очаровательное лицо, появившееся на фоне расколовшейся по трещинам маски, с внутренней стороны выкрашенной золотой, зеленой и красной красками, показалось набившимся в амбар восхищенным зрителям прекрасным цветком. Актриса Цую, словно опьяненный бешеным успехом, стал гордо отплясывать в ритме хабанеры под восторженные крики. Зрители безумствовали, пластинку с хабанерой ставили вновь и вновь, танец продолжался без конца, кимоно, с самого начала надетое кое-как, совсем распахнулось, оби[35] поползло вверх, живот оголился. Он не обращал на это никакого внимания и продолжал самозабвенно плясать, пока не предстал перед зрителями совершенно обнаженным...