Мой дорогой питомец - Марике Лукас Рейневелд

надеялась, что это отгонит лебедя, что я оставлю тебя в покое, ах, моя небесная избранница, разве ты не понимала, что мы принадлежим друг другу, что он просто случайный прохожий, с помощью которого ты пыталась меня прогнать? Тебе нравилось, что Крыса брал тебя за руку, когда работники с фермы заходили во двор, тебе было приятно лежать с ним на пастбище и думать, что твое тело было плугом, что ты была плугом, и ты вспахивала Крысу, и он наполнял тебя вечностью, ты сообщишь мне, что кое с кем встречаешься, что это серьезно и что ты больше не можешь со мной видеться, и я почувствовал за этими словами бездну отчаяния, я мог позволить тебе упасть в нее или удержать тебя, поэтому я сказал, что хочу встретиться в последний раз, правда-правда, в последний раз; ты колебалась, а я упорствовал, я говорил тебе, что иногда лебеди умирают, когда их партнер внезапно исчезает из поля зрения, что ты не можешь оставить меня вот так, и ты согласилась, конечно, ты согласилась, и ты прислала цитату из Стивена Кинга: «Может быть, в конце концов голос, который рассказывает истории, оказывается важнее самих историй».

41

Стоя под виадуком, ты была похожа на обезьянку саймири. Милое, мягкое животное, череп которого можно разглядеть под тонким мехом, твоя ночная рубашка бесформенно болталась вокруг тела, но ты все равно была потрясающе красива, мой дорогой Путто, да, ты была прекрасна, и я спросил, понравилось ли тебе вернуться в школу, как поживает твоя ключица, почему ты мечтала о худобе, при этом желая, чтобы тебя ясно видели, желая славы, и я пересказал тебе историю из Книги Бытия о семи тучных коровах и семи тощих коровах: люди в Деревне все еще использовали эту метафору и с радостью и облегчением смотрели друг на друга, когда говорили, что тучные годы уже наступили, что никто не сравнивал тощих коров ни с чем хорошим, они хотели забыть о них как можно скорее, а в Книге Бытия также говорилось, что тощие коровы ели тучных, да, они ели их вместе со шкурой и шерстью, не проявляя никаких угрызений совести, но оставались тощими и уродливыми; я спросил тебя, хочешь ли ты стать таким чудовищем, и ты пожала плечами, немного вяло похлопала крыльями и рассказала, что каждое лето, когда вы бывали в Зеландии, вы с отцом и братом ездили обедать в ресторан в деревне Хрейпскерке, и ты не ела весь день, чтобы проголодаться к вечеру, и вот теперь ты тоже берегла аппетит на подходящий момент, даже хотя этим летом вы не ездили в Зеландию и не ходили ужинать в ресторан, ты берегла его, как Элиа в начальной школе берегла свои конфеты и хранила их в коробочке, а затем в какой-нибудь туманный вечер, который порой случается в начальной школе, где все ваши заботы все еще заметны, словно папилломы на коже, в то время как в старшей школе они уже прячутся под кожей, в один из таких туманных вечеров Элиа съедала все свои сладости за один присест, ей первой из вас троих пришла мысль, что можно захотеть умереть, а ты тогда подумала, что это абсурдная идея: как можно желать наихудшего из всего плохого – тогда ты думала, что она этого хотела, потому что не понимала, что это, а еще она мечтала о Ферби, такой милой пушистой сове, которая умела говорить, только потому, что у нее никогда не было этой игрушки; и я снова спросил тебя, почему ты голодаешь, и ты этого не знала, а я не замечал, что ты исследовала себя и обнаружила у себя талант, талант контролировать то, что будет попадать в твое тело, а что нет, я также не замечал, что это было связано с моим приходом в больницу, когда я оставил в тебе свое семя, и тебе было некуда деться, я знал от Камиллии, что ты все чаще не делала домашнее задание, хотя в остальном всегда была усердна, одну неделю ты хотела стать ветеринаром, затем археологом или, скорее, палеонтологом, кем-то, кто раскапывает окаменелости, в том числе динозавров, потому что ты любила выкапывать вещи, ты много копалась в своей маленькой головке и вытаскивала прекрасные, а иногда и грустные, сокровища, там многое было скрыто, и Камиллия подумала, что ты перестала делать домашнее задание в надежде, что она станет твоим репетитором, что между вами все наладится, но она отказалась и сказала мне, что ты написала для школьной газеты странную историю про вскрытие выдры, что она отклонила ее и посоветовала тебе написать что-нибудь еще, что-нибудь повеселее, а ты ответила, что это веселая история, а она возразила, что не хочет размещать ее, потому что она слишком кровавая, поэтому ты бросилась прочь из класса в сторону столовой, где вы с подружкой на перемене жарили крокеты и в конце недели получали за это пять евро и бесплатный сэндвич с крокетом; Камиллия боялась, что ты раструбишь о том, что между нами произошло, что вместе с пакетиком горчицы ты вскроешь наш секрет, но я знал, что ты будешь молчать, я знал, что это гноится у тебя внутри, гноится, и ты будешь молчать, Камиллия снова сказала, что с тобой что-то не так, что-то в корне не так, и я облегчил груз ее сомнений и сказал, что у тебя просто трудный возраст, что четырнадцатилетние девушки вечно болтаются между берегом и кораблем, а под виадуком ты сказала, что с твоими крыльями все в порядке, они сильнее, чем когда-либо, и скоро ты полетишь в Нью-Йорк, у тебя все готово для этого, и я притянул тебя к груди, прижал к набухшему рогу-убийце, который давил на спортивные шорты, и ты сказала: «Курт, иногда я не знаю, жива ли я до сих пор. Может, я умерла, взлетев с силосной башни, и теперь я в раю». И ты сказала, что в больнице два этажа, один для тех, кто еще жив, и один для тех, кто отправляется на небеса, им не разрешалось встречаться ни при каких обстоятельствах, иначе те, кто остается на земле, будут в шоке, и ты никого не встречала в коридоре; когда тебе было скучно, ты бродила повсюду и увидела тележку с конфетами для больных раком детей, ты поколебалась, не украсть ли что-нибудь – черничный маффин, «твикс», пастилу или зефир в шоколаде, но ты не могла так