Наездницы - Энтон Дисклофани

Сэм снова и снова говорил: тебе нужен наш кузен. Мы любим его по-разному. Джорджи с его плотной талией и широкой грудью – то, что Сэм видел. То, чего Сэм видеть не мог, – дорожка волос, рассекающая его тугой живот.

Мы любим его по-разному, но в чем заключается это различие? Мои отец и мать любят друг друга и спят в одной постели. Я люблю маму, папа любит меня. Брак означает, что ты навсегда сделал кого-то членом своей семьи. Такой брак был мне понятен. В Библии Иаков женился на дочерях своего дяди Рахили и Лие, и это было просто ликование. Дважды ликование. Мне это было не нужно. Я хотела быть рядом с одним человеком, с одним-единственным мужчиной.

Это ведь было очень давно. В начале времен все, должно быть, приходились друг другу родственниками. Пример брака между кузеном и кузиной в современном мире – это союз Чарлза Дарвина и Эммы Веджвуд. Историю их брака отец вплел в свою лекцию с тем, чтобы позабавить нас и вызвать интерес к предмету. Мне хотелось знать, приходилась ли Эмма родственницей владельцу знаменитой фарфоровой фабрики. Но ни мама, ни папа этого не знали. Поэтому, как бы страстно ни желала я это узнать, в тот период жизни это оказалось невозможным[14].

Каким-то образом история Эммы и засела в моем юном сознании. Мистер Дарвин тщательно взвесил все преимущества и недостатки брака и навсегда связал свою жизнь с жизнью мисс Веджвуд. Брак означал, что заработанные им деньги придется делить на двоих и что у него будет меньше времени для занесения в каталог всех неизвестных видов флоры и фауны. Мисс Веджвуд была уже внесена в каталог, она была известна, а мистера Дарвина мало интересовало то, что он уже знал. В огромном и неутомимом мозгу мистера Дарвина способность любить была обращена на огромное количество обитателей созданной Господом Земли.

Если бы мама узнала, что я делаю, она могла бы захотеть выдать меня замуж за Джорджи. А я не желала выходить замуж за своего кузена. Я не желала жить в Гейнсвилле. Я не желала (и я очень стыдилась этой мысли) быть бедной. Но я все равно хотела своего кузена. Я хотела его очень сильно. Я пыталась объединить это желание с желанием замужества. Я тщетно пыталась понять, как можно хотеть одного, но не хотеть другого.

Это была моя самая долгая разлука с Джорджи. Сначала мне все это виделось в другом свете, но, должно быть, та ночь в стойле что-то изменила в моем сознании, так как внезапно я совершенно отчетливо поняла, что делаю. И страшно испугалась, что кто-нибудь может об этом узнать. Я по-прежнему жаждала видеть своего кузена, жаждала ощущать его прикосновения, но теперь эту жажду умеряла осторожность. Возможно, все это объяснялось очень просто: я стала старше. Я увидела, как мама разворачивает свое драгоценное одеяло, вытягивая его из-под стола, и это внезапно включило в работу мой мозг. Все могло зайти слишком далеко, и тогда я уже не была бы девственницей. Это первое ужасное последствие. Второе – то, что, если бы об этом узнали, на мне никто не захотел бы жениться. Я могла зачать ребенка. Мы могли зачать ребенка. Это было бы еще одним последствием. Я содрогаюсь при мысли о том, что меня ожидало бы, если бы это произошло.

Мама показала мне одеяло, и в отсутствие Джорджи оно стало для меня вспышкой в ночном небе, внезапно и с ужасающей четкостью появившейся в поле моего зрения.

Потом Джорджи вернулся, и мы отправились в Гейнсвилл на чай. Только я и мама. Сэм был чем-то занят. Месяц назад его отсутствие стало бы для меня настоящим подарком судьбы, но сейчас мне хотелось, чтобы он был рядом. Джорджи пил с нами чай, смотрел на меня так, что это невозможно было не заметить, но мама и тетя Кэрри почему-то ничего не заметили. Я ела булочку, а мне казалось, что мой рот набит пылью.

Позже мы с ним пошли наверх. Он сел на незастеленную кровать и похлопал ладонью рядом с собой. Я неохотно подошла. Мне никогда не нравилась его комната.

– Ты по мне скучала?

– Да.

– Мои кузины там совсем не такие, как здешние кузины, – произнес он, и я удивленно на него посмотрела.

Примерно то же сказал за обедом его отец. Но, разумеется, отец и сын говорили о разных вещах. Джорджи наклонился, чтобы поцеловать меня, и его глаза уже были закрыты. Я подставила ему щеку.

– В прошлый раз ты оставил в стойле одеяло.

– Неужели?

– Мама его нашла. Мы могли попасться.

Он разгладил простыню между нами; хотя его руки были совсем близко, он еще ни разу ко мне не прикоснулся. Я слышала, как бьется мое сердце. Он водил пальцами по простыне, рисуя узор, который то приближал его руку ко мне, то снова ее отдалял.

– Джорджи, – произнесла я, понизив голос почти до шепота.

– У нашей родни в Канзас-сити дела очень плохи, – сказал он. – Все переехали в бабушкин дом. – Он искоса посмотрел на меня. – Хорошо, что она умерла.

– Не говори так.

– Как? Это же правда. Они все фермеры, у них нет профессий, которые могли бы их прокормить. В отличие от наших отцов. То есть в отличие от твоего отца. Люди всегда болеют, верно? Но там уже несколько месяцев не было дождя. Они в безвыходном положении.

Я остановила его руку и сжала ее обеими руками. Это был мой Джорджи, которого не знал никто, кроме меня.

– Прости.

– Ты знаешь, насколько все бедны? Папа говорит, что это только начало, что перед тем, как дела пойдут на поправку, станет еще хуже. Коровам на пастбищах нечего есть. У них позвоночники выпирают из-под кожи.

Я содрогнулась.

– Их необходимо пристрелить. Чтобы они не мучились.

– Теа, они не могут этого сделать. Это будет конец. Ты только подумай: им нужны их коровы.

– Дождь скоро пойдет. Так всегда бывает.

– Один Бог ведает, когда он пойдет.

– Или океан. Океан решает, когда идти дождю.

– Скажи это моим дядьям. Посоветуй им обратиться к океану.

Я не хотела, чтобы он подумал, что я бессердечная.

– Я понимаю, что все это ужасно.

– Это действительно ужасно. – Он положил голову мне на плечо, чего никогда прежде не делал. Обычно я прислонялась к нему. Я погладила его руку, наблюдая за тем, как от моего прикосновения встают дыбом покрывающие кожу волоски. – Когда я был там, думал только о тебе. Я так хотел быть с тобой!

– Вот ты и со мной.

– Я имел в виду не так, иначе. – Он провел пальцем по моему бедру. – Ты хочешь быть со мной иначе?

Я окинула взглядом комнату – потрепанное одеяло, брошенное на пол вместо ковра, неровные доски пола, подержанный письменный стол, фотопортрет незнакомого мужчины в рамочке, наверное, кого-то из родственников тети Кэрри. Под кроватью стоял небольшой запертый на ключ ящик, в котором хранились его сокровища: серебряный доллар, отполированный камень из Ормонд-Бич, открытка из Торонто.