Мечтай осторожнее - Александра Поттер

Лязганье железных дверей заставляет меня повернуть голову. К нам шагает немолодой мужчина в зеленой униформе хирурга.

— Миссис Хэмилтон? — Он смотрит на нас — сначала на одну, потом на другую.

Вот оно. Меня душит страх.

— Я мисс Хэмилтон, дочь.

Он протягивает мне руку:

— Я мистер Брэдли. Делал вашему отцу операцию.

Его голос становится все слабее — будто удаляется по туннелю. Все, что я слышу, — мое собственное дыхание, толчками рвущееся наружу. Этот звук похож на шум волн, которые накатывают на пляж в километре отсюда. Вот Лайонел учит меня плавать: сильные руки отца поддерживают меня за живот, а я, в ярко-оранжевых надувных нарукавниках, молочу по воде кулаками. «Хизер, я тебя не отпущу, не отпущу…» Но конечно, отпускает — и, неистово шлепая руками-ногами, я умудряюсь остаться на плаву.

Я и сейчас выплыву, говорю я себе, усилием воли возвращаясь в реальность. Розмари задает вопрос, которого я так боюсь.

— Как он?

— Операция прошла хорошо…

Выныриваю на поверхность. Боже, какое облегчение. Неописуемое, необъятное облегчение…

— Пришлось сделать ангиопластику, чтобы удалить тромб в коронарной артерии.

Розмари складывает ладони под подбородком, будто молится.

— В данной ситуации это абсолютно нормально, — продолжает хирург, и его густой баритон вселяет уверенность. — В настоящий момент он находится под действием успокоительного. Будем считать, процесс выздоровления уже начался.

Я стою неподвижно, будто замороженная страшным волнением последних часов.

В отличие от Розмари, которая разражается истерическими рыданиями.

— Спасибо вам, доктор, спасибо, спасибо…

Хирург бросает взгляд на меня. Вероятно, ждет, что я брошусь ее успокаивать, но я лишь тупо смотрю на мачеху. Никогда прежде не видела, чтобы она давала волю эмоциям.

— Для вас это такой шок… — Прервав неловкую паузу, хирург обнимает Розмари за плечи, осторожно помогает ей опуститься в кресло и делает знак проходящей мимо медсестре. — Все это тяжело, но надо крепиться. Вынужден вас предупредить — некоторая опасность еще существует. Первые сорок восемь часов после операции — критические, и ему понадобится вся ваша поддержка.

Подходит медсестра, и он жестом велит ей заняться Розмари.

— Мисс Хэмилтон? — Серые глаза доктора испытующе смотрят на меня, и на секунду мне кажется, что он меня осуждает. Но нет, он уже улыбается. — Хотите увидеть отца?

И я понимаю, что единственный человек, осуждающий меня, — я сама.

В палате полная тишина, если не считать слабого попискивания кардиомонитора. После резкого слепящего света снаружи здешний тихий полумрак почти успокаивает. Даже странно. Вокруг кровати в углу теснятся неведомые устройства, от которых тянутся трубки и проводки, поддерживающие в папе жизнь.

На цыпочках подхожу ближе и вижу его серое лицо.

Это не папа. Мой папа — великан и силач. Когда мы с Эдом были детьми, он мог разом подхватить нас на руки и кружить, пока не запросим пощады. Он неизменно приветствует меня медвежьим объятием, от которого трещат ребра. Он бесконечно любит искусство, хорошую кухню и саму жизнь. С момента моего рождения он окружал меня любовью, защищал и оберегал от невзгод, ничего не требуя взамен.

А на кровати я вижу лишь бледную сморщенную тень этого гиганта. Он стал таким уязвимым, хрупким.

— Я здесь, я с тобой, — шепчу, накрывая ладонью его ладонь и сжимая ее крепко-крепко.

Мир, в котором я жила до сих пор, исчезает. Дурацкие списки неотложных дел… Пустяковые заботы: как избавиться от целлюлита, что надеть, как найти мужчину своей мечты… Недовольство жизнью, стремление получить работу получше, денег побольше, бедра постройнее… Все это не имеет никакого значения.

Я держу родную руку, вглядываюсь в родное лицо. Я была дурой и эгоисткой, зря тратила время, жила мечтами — мечтами о разной ерунде. О глупостях, которые мне не нужны, которые, получив, тут же забывала. Я все принимала как должное — и не ценила того, чем обладала. А теперь могу все потерять.

Я прикасаюсь губами к его лбу. До сих пор желания были для меня частью повседневной жизни. Но это неправильно. Желания — священны. Это магия. Как сказала та цыганка с вереском? Обращайся с ним мудро — и твои заветные желания исполнятся. Но я поступала вовсе не мудро. Я была беспечна, безответственна и до безобразия глупа.

Но теперь все изменится.

Здесь, в маленькой палате реанимации, под еле слышное пиканье кардиомонитора, держа отца за руку, я загадываю самое последнее и самое главное желание.

Я хочу, чтобы папа жил.

Приходит врач, осторожно вынимает руку отца из моей и предлагает мне пойти домой немного поспать. Да и папе нужен отдых.

Решительно мотаю головой:

— Я не пойду домой. Я его не брошу.

— Ваша мачеха сказала то же самое. — Он указывает в коридор, где по-прежнему сидит Розмари.

— Правда?

А я была уверена, что Розмари не променяет комфорт своей спальни на больничный стул.

— Лайонелу очень повезло, что вы обе у него есть. А вам повезло, что вы есть друг у друга. В такие моменты очень важна поддержка семьи, близких людей.

До сих пор я никогда не рассматривала Розмари как близкого человека. Она была для меня захватчицей, чужаком, которому среди нас не место. Впервые я задумываюсь о том, что и ей могло быть неуютно — по той же причине.

— Спасибо, доктор.

— Не за что. — Он проводит меня к двери. — Кстати, у нас отвратительный кофе, и не говорите потом, что я вас не предупреждал.

Глава 42

— Хочешь кофе?

Услышав мой голос, Розмари поднимает красные от слез глаза.

— Правда, врач предупредил, что кофе тут паршивый, — добавляю я с нервной улыбкой.

Несколько секунд мы молчим, и мне кажется, что из стены между нами выпадает несколько кирпичиков. Совсем немного — но достаточно, чтобы мы впервые смогли толком взглянуть друг на друга.

— Не откажусь. Дать денег? — Розмари тянется за сумочкой, но я ее останавливаю:

— У меня есть… — Перебираю барахло, которым набита моя сумка, нахожу кошелек, но в отделении для мелочи пусто.

— Возьми мой. — Розмари протягивает мне кошелек. — Монеты в боковом кармашке. Даже пенсионерка может позволить себе угостить тебя кофе.

Послушно беру кошелек и плетусь по коридору в поисках кофейного автомата. Один в приемной, полной усталых напуганных людей. Кто шепчется, кто листает старые журналы. Одинокий старик в углу, глядя в пространство перед собой, крутит кривыми артритными пальцами свое золотое обручальное кольцо — безостановочно, без конца, без конца…