Неужели это я?! Господи... - Олег Басилашвили

Мы с приятелем пошли ко мне. Спустя какое-то время приятель позвонил Гоге. Подошла его сестра Натэлла. Сказала, что Гоге стало плохо по дороге и его увезли в больницу.

В панике я звоню в приемный покой больницы и спрашиваю, не привозили ли Товстоногова. И слышу в ответ:

– Привозили?! Да… Привозили… Труп привозили…

В тот страшный день мы собрались в квартире Лебедева-Товстоногова…

Галя настаивала, чтоб Георгия Александровича похоронили на кладбище Александро-Невской лавры, в Питерском пантеоне. Мы с ней отправились к тогдашнему первому секретарю Ленинградского обкома КПСС Соловьеву, и он поддержал нашу инициативу.

Гроб стоял на сцене БДТ, заваленный цветами. Непрерывной цепью шли люди. Выносили Георгия Александровича со сцены, через зрительный зал, по тому самому проходу, где раньше всегда во время репетиций во тьме мерцал красный огонек его сигареты.

Через несколько дней члены Художественного совета театра, растерянные и поникшие, собрались в кабинете директора и приняли мое предложение – переименовать БДТ имени Горького в БДТ имени Товстоногова…

Вот и все.

Товстоногов ушел.

Из славного триумвирата Товстоногов – Сирота – Шварц осталась одна Дина Морисовна. Маленькая, черненькая, после Гогиной смерти сразу же постаревшая… Еще бы: буквально вся ее жизнь – это Большой Драматический театр, поиски пьес, работа с авторами.

В ее заваленный до потолка рукописями и папками кабинетик с маленьким окошечком, заклеенным пленкой «под витраж» (привезено из каких-то давних гастролей), так приятно было входить, особенно в дни мучительных репетиционных неудач! Она подвинет маленькую медную пепельницу – сама курила почти непрерывно, – успокоит: дескать, все очень хорошо у вас получается. И появляется надежда, и откладываешь на какое-то время капитуляцию перед ролью, и глядишь, что-то начинает получаться.

Но главное у Дины было совсем другое! Многое появившееся на сцене БДТ – плоды ее усилий, плоды ее понимания современной жизни, запросов зрительного зала и невысказанных, но ощущаемых ею желаний ее шефа, ее бога – обожаемого ею Гоги.

Она сломила ожесточенное сопротивление Товстоногова и заставила его принять к постановке повесть Тендрякова «Три мешка сорной пшеницы» и, несмотря на гневные филиппики Георгия Александровича («Дина, что з вами?!! Это же не пьеса, это повэсть!»), засела вместе с Тендряковым за создание инсценировки. И вот вам – очередной шедевр Товстоногова.

Дина Морисовна Шварц была автором идеи инсценировать и поставить «Тихий Дон» и осуществила адаптацию романа для сцены.

Поражала ее детская, чудовищная наивность и вера во всю ерунду, которую, подшучивая, иногда сообщали ей актеры.

Да и Гога в этом отношении недалеко ушел. Однажды в Токио я приобрел себе электробритву, работающую не как наши, от электросети, а питающуюся от встроенного аккумулятора. Внешне моя покупка отдаленно напоминала микрофон: черная пластмасса, заканчивающаяся частой металлической сеткой.

Сижу в холле гостиницы, показываю Мише Волкову свое приобретение. Подходит Гога.

– Олэг, что это у вас?

– Электробритва, Георгий Александрович.

– И что, хорошо бреет?

– Отлично! Кроме того, это ведь не только бритва, но еще и магнитофон со встроенным микрофоном.

– Как?! Зачем вам это?

– Ну как же! Вот, допустим, бреетесь вы утром, да? Бреетесь, бреетесь, и вдруг вам в голову приходит мысль: а не поручить ли, допустим, роль Гамлета Басилашвили?

В другое время вы бы бросились к письменному столу, к бумаге и карандашу, чтоб запечатлеть эту счастливую мысль, чтоб не забыть! А тут – просто: бреетесь, нажимаете кнопку и говорите вслух: «Гамлет – Басилашвили», и готово….

– Это вэдь очень удобно, действительно! А ну-ка, продемонстрируйте!

– Не могу: пленка у меня в номере, не получится.

Включается Волков:

– Олег, а лопасти тоже ты в номере оставил?

Я чувствую грандиозность розыгрыша.

– Да, и лопасти в номере.

– Какие лопасти?!!

Волков:

– Воздушные. Они подключаются к бритве-магнитофону и…

Теперь я:

– Вы включаете кнопку, лопасти вращаются…

– И?!

– И поднимают магнитофон и вас вместе с ним в воздух…

– Как?! Действительно?!!

– Да! Вы открываете окно и, держась за бритву, летите над Невой, над Фонтанкой, бреетесь и одновременно кричите: «Гамлет – Басилашвили! Гамлет – Басилашвили!» Представляете, какая экономия времени!!!

Напряженная пауза. И наконец резюме:

– Олэг, с вами невозможно разговаривать!

Но не уходит. Не обижается.

Вот и Дина так же.

В том же Токио группа артистов и рабочих сцены совершила совместную покупку у Ежика (владелец магазина на Акихабаре стрижен был «под ежик», отсюда и прозвище), чтобы получить скидку, – вот и собрались все вместе. Сидим в автобусе, счастливые: еще бы! – куплены телевизоры цветные, видеомагнитофоны и утюги (у нас попробуй достань!). На ящике, куда упакован телевизор, надпись «42 Inch». Это значит, что диагональ экрана 42 дюйма. Большой экран, больше, чем у нашего «Рубина».

Сидим: Дина, рядом с ней я, впереди Миша Данилов. Данилов спрашивает:

– Олег, ты линзу купил?

Я, в предкушении:

– А как же!

Вступает Дина:

– Какую линзу?

Миша:

– Линзу для телевизора. Увеличительную.

– Зачем?

– Ну как же! Экран-то ведь крохотный, у них здесь, в Японии, все крохотное, так их экран меньше нашего КВНа. Берете линзу, заливаете внутрь нее спирт, ну, можно водку, ставите ее перед экраном, изображение немного увеличивается, можно кое-что разглядеть.

– Как! Ведь 42 инч!

– Так это ящик, тара для телевизора 42 инч, понимаете? Тара! Вся упаковка!

– Боже, а я не купила линзу!..

– Торопитесь! Да, и еще доску гладильную для утюга!

– Какую доску?! Зачем?!!

– Повторяю. Доску. Гладильную. Для утюга. Ну, гладите, к примеру, брюки.

– У меня нет мужа, Миша, вы не знаете?

– Ну, кофточку, допустим. Ставите на доску утюг, включаете, задаете программу, и утюг самостоятельно ездит по кофточке и гладит ее. А вы в это время сквозь линзу с водкой стараетесь разглядеть, что там на сорока двух инчах показывают. Японская техника! Двадцать второй век!!

Бедная Дина бледнеет, привстает с автобусного кресла, хочет бежать и покупать недостающее.

Приходится усаживать ее, объяснять, что мы врали немилосердно, что это розыгрыш, и просить прощения.

– Дураки! Боже, какие дураки!..

Эта наивность не мешала, а может быть, и помогала ей быть мудрой в подборе пьес, в работе с авторами, в умении отказать, когда это необходимо, не обидев автора.