Керенский - Владимир Федюк

Новый пост Корнилов занял в очень тяжелое время. Фронт разваливался на глазах. 8-я армия еще держалась, но было ясно, что и она не сумеет остаться в стороне нараставшей паники. Казалось, что все кончено, враг может продвинуться сколь угодно далеко и не встретить при этом сопротивления. От Корнилова ждали чуда. Но кое-кто, хотя пока таких людей было немного, рассчитывал на нечто большее, чем просто чудо.

В начале июня 1917 года Временное правительство учредило должности армейских комиссаров. В 8-ю армию, которой тогда командовал Корнилов, в этом качестве был прислан член Исполкома Петроградского совета М. М. Филоненко. Накануне революции штабс-капитан Филоненко был помощником командира броневого дивизиона. Подчиненные его не любили. Говорили, что в бытность его на фронте по его приказу был насмерть засечен один из солдат. После этого Филоненко, опасаясь мести, поспешил перевестись в Петроград. В Петроградский совет он попал благодаря хорошо подвешенному языку. Когда в войсках были введены должности армейских комиссаров, у руководства Совета не нашлось под рукой подходящих кандидатур, а Филоненко вызвался сам и потому получил назначение.

В воспоминаниях Ф. А. Степуна можно найти следующую характеристику Филоненко: "Мне этот почти фатовато одетый, театрально жестикулирующий, остро и четко говорящий человек, по-кошачьи круглоголовый, круглолицый и кругло-глазый, всегда представлялся выходцем из талантливо и умно, но несколько безвкусно написанного авантюрного криминального романа".[263] Склонность Филоненко к авантюризму отмечали и другие знавшие его современники. Таких "профессионалов революции" в те смутные времена было немало. Филоненко решил сделать ставку на Корнилова, с тем чтобы и самому подняться вместе с ним к тем вершинам, которые сулили и власть, и славу, и другие не менее головокружительные перспективы.

Однако для этого нужны были связи, которых у Филоненко попросту не было. Зато они имелись у человека, занимавшего должность комиссара соседней 7-й армии. Имя Б. В. Савинкова хорошо знала вся страна. Правда, скорее не Савинкова, а литератора Ропшина. Подписанные этим псевдонимом романы "Конь бледный" и "То, чего не было" создали Савинкову известность бóльшую, чем деятельность в составе боевой организации партии эсеров. Летом 1917 года в журнале "Былое" начали печататься воспоминания Савинкова, вновь привлекшие к нему изменчивое внимание публики.

Подобно многим писателям, Савинков настолько сросся со своими литературными персонажами, что даже в жизни носил маску Жоржа из "Коня бледного" — холодного и несколько циничного человека с железной волей и неукротимой энергией. Примерно в эти дни Савинкова впервые увидел Ф. А. Степун. Вот как он описывает свои впечатления от этой встречи: "На трибуну взошел изящный человек среднего роста, одетый в хорошо сшитый серо-зеленый френч с непринятым в русской армии высоким стояче-отложным воротником. В суховатом, неподвижном лице, скорее западноевропейского, чем типично русского склада, сумрачно, не светясь, горели небольшие, печальные и жестокие глаза. Левую щеку от носа к углу жадного и горького рта прорезала глубокая складка. Говорил Савинков, в отличие от большинства русских ораторов, почти без жеста, надменно откинув лысеющую голову и крепко стискивая кафедру своими холеными барскими руками. Голос у Савинкова был невелик и чуть хрипел. Говорил он короткими, энергичными фразами, словно вколачивал гвозди в стену".[264]

Удивительно, но этот революционер с гигантским стажем по характеру своему меньше всего был народолюбцем. Савинков никогда не работал в "массах", не занимался пропагандой, не вел просветительские кружки. В подполье он ухитрялся оставаться аристократом и не скрывал несколько брезгливого отношения к толпе. Не изменил он этому и в дни революции. Савинков не стеснялся называть Петроградский совет "Советом рачьих, собачьих и курячьих депутатов", чем приводил в священный ужас своих собеседников-социалистов.

Савинков был великолепным организатором. К тому же он очень быстро адаптировался к любым условиям. Фронтовое офицерство сначала встретило "цареубийцу" враждебно, но уже через короткое время переменило это отношение. "Всё в нем: военная подтянутость внешнего облика, отчетливость жеста и походки, немногословная дельность распоряжений, пристрастие к шелковому белью и английскому мылу, главным же образом прирожденный и развитой дар распоряжения людьми — делало его стилистически настолько близким офицерству, что оно быстро теряло ощущение органической неприязни к нему".[265] Савинков был фигурой государственного масштаба, но ему никогда прежде не приходилось действовать на таком уровне, а специфическая атмосфера революционного подполья, наполненная интригами и мелким подсиживанием, формировала для этого не лучший опыт.

С Корниловым Савинкова впервые познакомил Филонен-ко. Дело происходило в те страшные дни, когда немцы прорвали русский фронт. Разумеется, и Корнилов, и Савинков накануне встречи попытались собрать максимум информации друг о друге. Для Савинкова не было секретом честолюбие Корнилова, как и то обстоятельство, что многие из окружения генерала хотели бы видеть его в роли российского Наполеона. "Генерал, — обратился Савинков к Корнилову, — я знаю, что если сложатся обстоятельства, при которых вы должны будете меня расстрелять, вы меня расстреляете". Выдержав паузу, он прибавил: "Но если условия сложатся так, что мне придется вас расстрелять, я тоже это сделаю".[266] Всё это звучит театрально до крайности, но вполне вписывается в манеру Савинкова. Корнилова, как ни странно, подобное начало разговора не смутило. Савинков заявил, что как революционер он является категорическим противником любой диктатуры. После короткого молчания Корнилов ответил, что лично он к диктатуре не стремится.

Савинков полагал, что он умеет разбираться в людях. Правда, история с предательством Азефа, которое он так долго отказывался признать, вызывает сомнения в этом его качестве. Хорошо знавший Савинкова английский дипломат-разведчик Р. Локкарт писал о нем: "Он так долго общался со шпионами и провокаторами, что, подобно герою одного из своих романов, он сам не знал, предает ли он себя или тех, кого хотел предать".[267] Во всяком случае, Корнилову Савинков поверил. Позже в показаниях комиссии по "корниловскому делу" он говорил, что из общения с Корниловым убедился в том, что тот "не только разделяет мой взгляд на необходимость твердой революционной власти, осуществляемой Временным правительством, но является тем человеком, который, стоя близко к Временному правительству, сможет взять на себя всю тяжесть проведения решительных мер для поднятия боеспособности армии".[268] Для Корнилова знакомство с Савинковым тоже стало важным рубежом. Теперь у него появилась солидная политическая поддержка, а значит, трамплин для выхода на новый уровень.