Охота на Сэтавра (авторский сборник) - Станислав Лем

— Но я хочу жить! — крикнул Автоматей. — Хочу жить! Жить! Слышишь?!

— Ну, это уже разговор не о том, что ты чувствуешь, а о том, чего ты хочешь, — спокойно возразил Вух. — Ты хочешь жить, то есть обладать будущим, которое становится настоящим, ибо ведь к этому ведет жизнь и ничего больше в ней нет. Но, как мы уже установили, жить ты не будешь, ибо не можешь. Дело лишь в том, каким образом ты перестанешь жить — путем долгих мучений или же легко, когда, втянув залпом воду…

— Довольно! Не хочу!! Прочь! Убирайся!! — кричал во весь голос Автоматей, подпрыгивая на месте со сжатыми кулаками.

— Это еще что такое? — возразил Вух. — Не говоря уж об оскорбительной форме приказа, которая невольно ассоциируется у меня с отказом от дружбы, как ты можешь так неразумно выражаться? Как ты можешь кричать мне: «Прочь!»? Разве у меня есть ноги, на которых я мог бы уйти? Или хотя бы руки, чтоб на них отползти? Ведь ты же прекрасно знаешь, что это не так. А если ты хочешь от меня избавиться, то, будь добр, вынь меня из уха, которое, уверяю тебя, вовсе не является наилучшим местом в мире, и забрось куда-нибудь.

— Хорошо! — вскричал не помнящий себя от гнева Автоматей. — Сейчас же это сделаю!

Но напрасно он ковырял в ухе. Его друг был слишком глубоко засунут, и Автоматей никак не мог его вытащить, хоть и тряс головой изо всех сил, как бешеный.

— Кажется, ничего из этого не выйдет, — спустя некоторое время отозвался Вух. — Похоже, что мы не расстанемся, хотя этого хочется и тебе, и мне. Если так, то с этим фактом следует примириться, ибо факты тем и отличаются, что спорить с ними бесполезно. Между прочим, это относится и к твоему нынешнему положению. Ты жаждешь иметь будущее, притом любой ценой. Мне это кажется неблагоразумным, но пусть будет по-твоему. Однако позволь обрисовать тебе эту будущность хотя бы в общих чертах, так как познанное всегда лучше непознанного. Гнев, который ты испытываешь сейчас, вскоре сменится бессильным отчаянием, а его в свою очередь после многих, столь же бурных, сколь и напрасных, усилий спастись заменит тупое безразличие. А тем временем жестокий зной, который доходит даже до меня в этом затененном месте твоего тела, будет, согласно неумолимым законам физики и химии, все больше и больше иссушать твое тело. Сначала испарится смазка в твоих суставах, и при малейшем движении ты, бедняга, будешь невероятно скрипеть и скрежетать! Затем, когда твой череп раскалится от зноя, ты увидишь разноцветные вращающиеся круги, но это совсем не будет похоже на чарующие цвета радуги, поскольку…

— Замолчи же наконец, мучитель! — закричал Автоматей. — Я вовсе не хочу слышать о том, что со мной произойдет! Молчи и не разговаривай, понимаешь?

— Тебе незачем так кричать. Ты отлично знаешь, что я слышу твой самый тихий шепот. Итак, ты не хочешь знать об ожидающих тебя муках? И в то же время жаждешь испытать их? Где же логика? Хорошо, тогда я замолчу. Замечу только, что ты поступаешь недостойно, сосредоточивая свой гнев на мне, будто это я виноват, что ты очутился в таком достойном жалости положении. Виновником несчастья, как ты знаешь, была буря, я же — твой друг, и участие в ожидающих тебя муках, во всем этом разделенном на акты зрелище страданий и агонии уже сейчас, в предвидении, причиняет мне большое огорчение. И вправду, страшно мне делается при одной мысли, что будет, когда смазка…

— Так ты не хочешь замолчать? Или не можешь, постылое чудовище? заорал Автоматей и хватил себя по уху, где помещался его приятель. — Ох, если б какая-нибудь щепочка — я тотчас выковырял бы тебя из уха и раздавил каблуком!

— Мечтаешь о том, чтобы уничтожить меня? — произнес опечаленный Вух. Воистину не заслужил ты ни электродруга, ни вообще кого-либо, кто по-братски сочувствовал бы тебе.

Автоматеем овладел новый приступ гнева, и так они спорили, ссорились, убеждали друг друга, пока не минул полдень. Бедный робот ослабел от криков, прыжков и махания кулаками и, усевшись в изнеможении на скалу, всматривался в пустынную даль океана, время от времени издавая вздохи отчаяния. Несколько раз он принимал краешек облачка на горизонте за дым парохода, но Вух рассеивал его иллюзии в самом зачатке, напоминая о том, что шансов на спасение — один из четырехсот тысяч. Это снова доводило Автоматея до судорог отчаяния и гнева, тем более что каждый раз Вух оказывался прав. Наконец они надолго замолчали. Автоматей смотрел, как удлиняются тени скал, уже касаясь белого прибрежного песка, когда Вух заговорил:

— Что ж ты молчишь? Может, перед глазами у тебя уже мелькают те круги, о которых я говорил?

Автоматей даже не удостоил его ответом.

— Ага! — продолжал Вух. — Значит, уже не только круги, а, по всей вероятности, наступило и то самое тупое безразличие, которое я с такой точностью предсказывал. Странно, каким неразумным созданием является разумное существо, особенно в тупиковой ситуации. Оно заключено на необитаемом острове, где ему суждено погибнуть, ему доказали как дважды два — четыре, что гибель неизбежна, ему посоветовали, как выйти из этого положения, ему подсказали единственно возможный способ применения своей воли и разума… будет ли оно за это благодарно? Где там — ему нужна надежда; а если ее нет и быть не может, оно цепляется за обманчивую видимость и предпочитает погрузиться в пучину безумия, а не в воду, которая…

— Перестань говорить о воде! — прохрипел Автоматей.

— Мне хотелось лишь подчеркнуть иррациональность твоих побуждений, ответил Вух. — Я уже ни к чему тебя не склоняю. То есть ни к каким действиям, ибо если ты предпочитаешь умирать медленно или, вернее, не желая вообще ничего делать, идешь на такое умирание, то это следует хорошо продумать. Насколько ложен и неразумен страх смерти — такого состояния, которое заслуживает скорее прославления! Ибо что может сравниться с совершенством небытия? Конечно, предшествующая ему агония сама по себе не является привлекательным явлением, но, с другой стороны, не было еще никого настолько слабого телом или духом, чтобы не выдержал агонии и не смог умереть целиком, без остатка, до самого-самого конца. Так что она не заслуживает особого внимания, раз это сумеет сделать любой заморыш, осел или негодяй. Более того, если она каждому по плечу (ты должен согласиться, что это так; по крайней мере я не слышал ни о ком, у кого не хватило бы сил на агонию), то лучше насладиться мыслью о всемилостивом небытии, которое простирается сразу же за ее порогом. А поскольку после смерти невозможно мыслить, ибо смерть и мышление взаимно исключают друг друга, то когда же, как не при жизни, следует предусмотрительно и подробно представить себе все преимущества, удобства и удовольствия, какие сулит тебе смерть?! Подумай только, прошу тебя: никакой борьбы, тревог и страхов, никаких страданий души и тела, никаких неприятных историй. И пусть все злые силы объединятся и вступят в заговор против тебя — они тебе не страшны! О, поистине несравненна сладчайшая безопасность умершего! А если еще добавить, что безопасность эта не является чем-то мимолетным, нестойким, преходящим, что ее невозможно ни отменить, ни нарушить, тогда величайшее восхищение…