Вне закона - Дональд Уэйстлейк

Еще старше… Теперь он понимает, что такое поле не место для игры. От восхода солнца до заката… Вода в ведре, налитая из тыквы, выдолбленной, превращенной в ковш… тыквенный ковш. Он сидит в кругу людей на темном поле. Молодой человек с сердитыми глазами указывает на небо. И там несколько ярких звезд образуют тыквенный ковш. Это важные звезды. Они куда-то тебя приведут, мудрые люди следуют звездам… Но он так и не последовал за звездами и не знает, что стало с сердитым молодым человеком, который это сделал. Это было очень давно, и он решил не связываться с тыквенными черпаками ни на небе, ни на рисовых полях.

Он слушал истории стариков. О том, как кролик, улыбаясь, выбирался из опасного положения, в которое попадал. О том, как лис не мог распознать ловушку, скрываемую этой улыбкой, и пришел к выводу, что такое ему по силам.

Он умел сладко улыбаться. Безмятежность стала его броней. Ты никогда не должен выглядеть хмурым, злым или испуганным. Иногда с тобой все равно случается что-то плохое, но если уж этого избежать не удалось, ты не должен показывать мучителям свою боль. Вот он и улыбался солнечному свету Южной Каролины и ждал, когда где-то в мире для него откроется дверь. Дождался.

Большой белый дом стоял на вымощенной брусчаткой улице около гавани Чарлстона. Вдоль всего фасада тянулось крытое крыльцо. У зеленой парадной двери висела начищенная бронзовая колотушка в форме головы льва, но дверь эта не открывалась для таких, как он. Он пользовался черным ходом, ведущим на кухню и в хозяйственную часть дома.

Старушка была доброй. Она бы изумилась, если бы кто-нибудь отозвался о ней иначе. Она относилась к рабам, другая женщина могла относиться к кошкам — потакала их привычкам, проявляла снисхождение к недостаткам. Их жизнь была ее театром. Старая дева, она жила одна в фамильном особняке и не слишком загружала кухарку, горничную и рабочего по двору, но должна была держать их согласно неписаным законам светского общества Чарлстона.

Кухарку звали Рашель. Девушка с кожей цвета меда, настолько молодая, что еще не успела растолстеть от кукурузного хлеба и мясной подливы. Не такая красивая, как некоторые, но по ее одежде и манере держаться он мог сказать, что в этом прекрасном доме она была любимицей. Он встретил ее в церкви, где всегда старался выглядеть самым аккуратно одетым из прихожан, и туфли у него сверкали ярче, чем у любого другого. И пусть одежда его не была новой, он всегда чистил и гладил ее, так что выглядел вполне пристойно, а кроме того, был красавчиком, что, как известно, зачастую компенсирует дефицит статуса. К тому времени он уже стал высоким молодым человеком, его кожа с бронзовым отливом была светлее, чем у многих, он считал это плюсом, как и обаятельную улыбку, потому что не выглядел совсем уж чужаком для белых, за которыми при покупке оставалось право выбора. Жил он в городе, работал в доках. Ему нравилось быть рядом с морем. Таская мешки и ящики, он стал поджарым и сильным, но работа была тяжелой и ни к чему не вела. Больше всего ценилась прислуга больших особняков. Они выделялись и более дорогой одеждой, и заносчивостью. Прекрасно знали, что стоят на более высокой ступени социальной лестницы.

Молоденькая кухарка заприметила его. Он приложил для этого немало усилий, но не торопился с ухаживаниями — его планы не ограничивались кувырканием на соломенном матрасе. Многие недели он вел себя по-джентльменски, как принц из сказки, не позволяя себе больших вольностей, чем рукопожатие при расставании после церковной службы. И наконец, когда ее взгляд подсказал ему, что она по уши в него влюблена, заговорил о женитьбе. Сказал, что не может без нее жить. Что мечтает не о свободе, а о том, чтобы стариться рядом с ней.

В результате Рашель, решившая связать с ним свою судьбу, представила его хозяйке, старушке, которая воспринимала рабов как домашних любимцев. Он попытался очаровать ее уверенностью золотой молодости, столь снисходительной к старости. Такой ход срабатывает не всегда, но тут получилось и хозяйка благословила его женитьбу на молодой кухарке. Пообещала выкупить его, после чего он присоединился бы к обслуге в качестве дворецкого или кучера… в общем, чтобы заниматься тем, что по силам усердному молодому человеку, которого отличала не только сила, но и ум.

Молодых обвенчали в красивой церкви. Церемонию провел величественный капеллан, преисполненный достоинства и элегантный, как и любой другой белый священник Чарлстона. И хозяйка присутствовала на венчании, сидела в первом ряду с двумя подругами и утирала слезы счастья батистовым платочком.

Потом молодые вернулись в свою комнату за кухней, которой предстояло стать их домом на следующие двенадцать лет. Жизнь у городского слуги была легкой, совершенно непохожей на работу в доках. На самом деле старой деве не требовался ни дворецкий, ни кучер, разве что на несколько часов в неделю, поэтому она разрешила ему подрабатывать в гостинице уборщиком и даже оставляла половину получаемого там жалованья. Он мог бы копить эти деньги. Может, ему следовало их копить. Один из поваров в гостинице так и делал — мечтал купить себе свободу, но он не видел в этом смысла. Молодожены жили в прекрасном доме, отлично питались, не мучились вопросом, где взять деньги на хлеб насущный, одежду, врача. Свободные люди могли ходить задрав нос, но жили они в лачугах и работали больше, чем кто бы то ни было, и он не понимал, зачем это нужно. Когда-нибудь и у них могло возникнуть желание изменить свою жизнь, но пока совершенно не хотелось лишаться красивой одежды и одного-двух стаканчиков в день. Да и потом, старушка могла освободить их в своем завещании, и тогда оказалось бы, что он напрасно экономил каждый цент.

Но все это происходило до поездки на поезде…

Я и Льюис Форд выходили из ворот колледжа на Телфер-стрит, когда мимо проезжал на своей бричке мистер Томас, студент, и настоял на том, чтобы подвезти нас к станции Гамбург, которая находилась на другом берегу реки, где мы могли сесть на поезд до Чарлстона. Томас, услышав, куда мы едем, начал расписывать красоты этого первоклассного города, но я оборвал его: «Мы едем по делу, мистер Форд и я. Нам нужно приобрести слугу для колледжа, так что уже завтра мы вернемся обратно».

Молодой человек довез нас до станции, пожелал доброго пути, но на его лице читалось недоумение, и только хорошее воспитание не позволило ему задать нам интересующие его вопросы.

«Ехать в Чарлстон за рабом? — думал он. — Зачем? Почему не пойти на Нижнюю ярмарку на Широкой улице здесь, в Огасте?»

Конечно, мы могли так поступить, но я не имел права объяснять резоны нашего путешествия постороннему. Мы говорили людям, что едем за уборщиком, который будет работать на медицинском факультете. Так оно и было, но нам требовался человек, никак не связанный с нашим городом. Вот мы и решили, что Чарлстон — идеальное место для покупки такого человека.

Хотя железную дорогу построили двадцать лет назад, Льюис утверждает, что не может привыкнуть к тряске, когда поезд развивает скорость, превышающую тридцать миль в час, а потому соглашается на такие поездки, только если дорога в карете занимает больше дня. Я взял с собой книгу, и Льюис удивился, что я могу читать на такой скорости. Ему же оставалось только смотреть, как сосновые леса за окном уступают место пастбищам и хлопковым полям, которые вновь сменяются сосновыми лесами.

Где-то через час он заговорил:

— Я полагаю, эти расходы необходимы, Ньютон.

— Да, я тоже так думаю. Мы все обсудили и договорились, что это нужно сделать.

— Да, конечно. Клегг берет слишком много за свои услуги, да и работает плохо. Еще начал выпивать, знаешь ли.

— Тебя это удивляет?

— Нет. Надеюсь только, что выпивка помогает изгонять кошмары. Однако мы больше не можем иметь с ним дело. Необходимо преподать ему наглядный урок.

— Именно. Так что выбора у нас нет.

Он откашлялся.

— Чарлстон. Понимаю, нам нужен человек, не связанный с Огастой, но Чарлстон — необычный город. Там немало своих проблем, знаешь ли.

Я кивнул. Тридцать лет тому раб с одного из французских островов в Карибском море, Денмарк Визи, возглавил восстание рабов в Чарлстоне, за что его и повесили. С тех пор там было тихо, но доктор Форд всегда находил повод для волнений.

— Ты можешь поговорить с людьми до аукциона, если тебе от этого станет легче. Ты будешь одним из семи его владельцев, — напомнил я. — Мы все с этим согласились: раб будет в равных долях принадлежать всем членам факультета. И сумму, им заплаченную, он получит назад в случае, если колледжу более не потребуются его услуги.

Он кивнул.

— Тем не менее право выбора я оставляю тебе, Ньютон, потому что ты — декан.

— Очень хорошо, — кивнул я.

Доктор Форд был моим предшественником, первым деканом медицинского факультета, и в конце концов именно он нанял Клегга, чья работа нас больше не устраивала. Вот я и подумал, что на этот раз лучше учитывать мое мнение.