Всего один век. Хроника моей жизни - Маргарита Былинкина

Поскольку социализм официально был сочтен построенным и лишь оставалось называть его «развитым», люди принялись энергичнее заниматься своими делами. Народное строительство не только не кончилось, но и приобрело невиданный доселе размах. За городом в Подмосковье на сотках земельных товариществ застучали молотки и топоры, к гектарам сановных угодий потянулись госмашины со стройматериалами. Любо было смотреть, с каким горением наш герой-директор Виктор Вацлавович Вольский, получив земельный надел, отправлял туда институтский транспорт с досками для своей будущей дачи.

А в эту же самую пору из колхозных деревень с еще большей охотой ехали в город колхозники, теперь называемые «лимита», подзаработать на жизнь и поучаствовать в городской стройке.

Колокол развитого социализма — БАМ! БАМ! БАМ! — порой старался воскресить энтузиазм, а люди с интересом и даже с неподдельной радостью обращали взор к небу, куда взлетали космонавты, у которых нет задания смотреть, чем жива Земля. Однако державные интересы явно уступали место интересам мелким, корыстным, эгоистичным или высоким, но очень важным для каждого человека в отдельности.

В этот же период 60-х годов мне удалось подвести черту под моей научной деятельностью и повернуться лицом к той сфере занятий, которая все глубже меня затягивала. Я имею в виду художественный перевод.

Познание общих законов и логики языкознания открыло мне массу интересных вещей из области истории, теории и практики изучения иностранных языков; работа над диссертацией научила кропотливо изучать материал, сопоставлять факты и делать выводы, закрепляя навыки, в свое время полученные при изучении юридических дисциплин. И вот диссертация по филологии защищена, с лингвистической наукой покончено. Но теперь мне еще тягостнее стало заниматься тем, что в Институте Латинской Америки именовалось «научной деятельностью», хотя решением президиума Академии наук СССР я была утверждена в ученом звании старшего научного сотрудника по специальности «всеобщая история». Иных специальностей, кроме «экономики» и «всеобщей истории», для страноведческих академических институтов предусмотрено не было. Впрочем, после нескольких лет работы в отделе социальных проблем и в секторе культуры я поднаторела в истории не только Аргентины, но и других латиноамериканских стран. В целом у меня набралось немало дипломов по разным отраслям знаний, касающихся Латинской Америки, вот только занятий по душе или будящих научный интерес я в своем институте никак подыскать не могла.

И тут, как уже нередко бывало, судьба выполняет мой духовный заказ. Вольский надумал своими научными силами подготовить и издать энциклопедию «Латинская Америка» в двух объемных томах с иллюстрациями и приложениями.

ЭСЛА должна была состоять из таких частей, как история, экономика, народонаселение, а также наука и культура. Я вызвалась быть ведущим научным редактором раздела «Наука и культура», который охватывал в том числе такие малоизвестные в Советском Союзе области, как литература, языки и письменность, театр, музыка, архитектура, изобразительное искусство, кино, даже спорт Латинской Америки, не говоря о такой терра инкогнита, как различные отрасли латиноамериканской науки. Предусматривалось огромное количество обзорных и биографических статей-персоналий.

Понятно, что вся энциклопедическая продукция должна была рассматриваться под углом зрения марксизма-ленинизма, но в целом — в условиях института — мне эта затея нравилась, тем более что у меня была еще и прикладная профессия — редактор.

Я с удовольствием взялась за дело, сочетавшее научную, редакторскую и в известной степени творческую работу; дело, не требовавшее высасывать из пальца эфемерные идеи, а обещавшее дать результаты, интересные и полезные для многих.

От Кузьмищева из сектора культуры я «увела» в Энциклопедическую группу недавно окончившего филфак юного Сережу Табунова. Беспартийный и здравомыслящий, истинный русский крестьянский сын — волосы цвета спелой ржи, заливистый звонкий смех, саженные шаги — он был на редкость порядочным и обязательным человеком. В институте имелось много «творческих личностей», но было мало таких, на кого можно было бы положиться и в большом и в малом.

Сергей Николаевич Табунов делал вместе со мной объемный и разнообразный материал для раздела ЭСЛА «Наука и культура» более десятка лет и до последней страницы. Позже он стал издательским редактором, а еще через пару десятилетий — одним из действительно ответственных чиновников в аппарате Государственной Думы России. Наши долгие дружеские отношения преодолели рубеж XX века и продолжились в новом тысячелетии.

Работа в Энциклопедической группе устраивала меня не только морально, но и потому, что, не отвлекая на псевдонаучные измышления, оставляла достаточно времени на настоящую творческую деятельность, на художественный перевод, которому отныне можно было отдавать гораздо больше сил.

Первое прикосновение к переводу с испанского на русский, как я уже говорила, состоялось одним жарким вечером в Буэнос-Айресе, в переулке Копернико, под настольной лампой с зеленым абажуром…

Желание заняться этим видом творчества пришло не сразу. Было время, когда я видела себя автором книги под названием «Страна большой лжи» — сборника эссе о разных сторонах советской жизни. Затем хотелось создать книгу-коллаж «Анкета», где на каждый анкетный вопрос, наряду с пресловутыми «да», «нет», «не состоял»… следовало бы дать своего рода ответ-рассказ, раскрывающий более полное понимание того, как обстоят дела.

Однако четкое видение сюжетов этих книг совсем не значило, что мне хотелось их писать. Не было охоты еще глубже погружаться в тот самый мир, что окружал тебя денно и нощно, фотографировать двойное дно ближних своих. Если говорить о других жанрах, то фантастика меня мало интересовала, а загадывать детективные шарады на милицейском материале тоже не влекло. По тем же причинам не тянуло и к психоанализу, к воспроизведению романтических историй, где инженер Ваня любит бухгалтершу Маню, а Маня любит летчика Саню, который не любит ни Маню, ни Ваню. Романтика все равно не уводила от современности и осточертевшего быта. Тем более что меня всегда интересовали дальние страны, то, что уводило в совсем иные миры и к людям с другим, как сейчас говорят, менталитетом, но о них можно было только читать.

И вот наконец нашлось то, что незаметно и как-то само собой стало раскрывать передо мной — гораздо четче и ярче, чем просто чтение — жизнь и характеры людей из другого мира и одновременно давать выход моему творческому беспокойству; начинало служить благодарной сферой приложения разных накопленных знаний, постепенно увлекая меня все больше и больше и оказавшись тем видом искусства, с которым мы, кажется, нашли друг друга.