Баудолино - Умберто Эко

Подавленные кончиной друга, путешественники опять пошли вперед и оказались у основания горной цепи. Послышался сначала дальний шум, потом трескотня и грохот приблизились, прояснились: похоже было, кто-то кидается камнями и глыбами с вершин, и в этом падении за каждым камнем тянется шлейф земли и гальки, обрушиваясь в долину. Потом они заметили, что пыль, подобная туману или мареву, повисла в воздухе, но только в отличие от водяного пара, который замутил бы лучи солнца, тамошняя взвесь так мощно рассеивала лучи, что возникали мириады отражений, как будто лучи раскалывались о порхающие атомы минералов.

Тогда Рабби Соломон сумел сообразить первым: – Это Самбатион! – прокричал он. – Мы близки к цели!

Действительно, перед ними протекала каменная река, в чем они убедились, пробравшись к ее берегу и ошалев от великого гула, не дававшего практически ни одному понять, что говорят другие. Это было грандиозное движение валунов и грунта, неостановимое, и в нем переваливались грудами огромных бесформенных жерновов угловатые плиты, с гранями режущими, как железо, крупные, наподобие надгробий, а между плитами шелестели гравий, щебенка, дресва, битыши и голыши.

Пролетая с одинаковой скоростью, будто брошенные шквалом, осколки травертина колотились друг о друга, по ним скользили крупные отпадыши скал, замедляясь в местах, где они попадали на каменную крошку; в промежутках круглые булыжники, отполированные, как водой, постоянным скольжением по камням и через камни, подлетали высоко в воздух, сталкивались между собой с сухими щелчками и засасывались теми же воронками, которые сами образовывали, когда летели вместе. Посередине коловратных вихрей и над водоворотами формировались выхлопы песка, пузыри гипса, облака брызг, пена из пемзы, ручьи мальты.

Там и сям река выплескивала грязь и кремни, путники едва уворачивались и прикрывали лица.

– Какой сегодня день? – прокричал Баудолино. Соломон, следивший за субботами, ответил, что неделя только в своем начале. До останова реки оставалось ждать по меньшей мере шесть дней. – А кроме того, когда она станет, переходить ее будет невозможно, потому что в субботу не путешествуют, – кричал он в ответ с огорчением. – Ну почему Святой Благословенный Творец, Он не предпочел останавливать эту реку, скажем, по воскресеньям, учитывая, что вы, язычники, сплошь маловеры, и на свои воскресные запреты плюете с высокой колокольни?

– Ты о субботе не волнуйся, – надрывался Баудолино. – Пусть только эта река замрет, а дальше я уж знаю, как надо перевозить тебя так, чтоб ты остался вполне безгрешен. Погрузим тебя на ишака во сне. Не в том загвоздка! А вот, я помню, ты сам говорил нам, что по субботам, остановившись, река вдоль обоих берегов горит ясным пламенем! Значит, нет расчета сидеть тут и ждать шесть дней. Давайте пойдем искать истоки, может быть, выше верховий есть какой-то переход.

– Чего, чего? – начали спрашивать сбитые с толку товарищи, но так как Баудолино удалялся, последовали за ним, решив, что у него возникла хорошая идея. Идея оказалась прескверной. Они проскакали вдоль того берега шесть дней, следя, как и впрямь суживается русло и вместо реки становится горный поток, еще выше – ручей. Но и не до-шед до верховья, примерно на день на пятый, при том что уже и на третий замаячила на горизонте громада высоченных гор, они оказались между кряжей, отроги загородили собой небо, и трудно было идти по узчайшей тропке без малейшего намека на скорый выход, а задирая голову в стремнине, в выси видеть только малый кусочек неба и едва различимые облака, облеплявшие недосягаемый пик.

С тех самых круч, из балки, можно даже сказать, щелки в толщине монолита вырывался Самбатион: кипяток песчаника, клокотание туфа, взбрызги каменных капель, толкотня твердых тел, булькотание почвы, брыканье комков, преполнение брения, кропление глины постепенно преображались в бесперебойную струю, исторгавшуюся оттуда и переходившую в быстрину на стрежне, в беге к неизмеримому океану песка.

Наши друзья потратили день, тщась объехать ущелье и найти переезд над верховьем реки, но все без толку. Хуже того, они чуть не попали под лавинные обвалы. Горы осыпали камушки под копыта их коней. Пришлось уйти на более извилистые тропы, и их застала ночь в такой лощине, куда что ни миг слетали хлопья бурлящей серы. Потом жара достигла невыносимости и они поняли, что даже если бы отыскался вожделенный перевал через горы, то по исчерпании запаса воды в их баклагах, безжизненная природа не предложила бы им ни капли влаги, поэтому предпочтительнее вернуться. Беда лишь что они заблудились в захребетных меандрах и извели дополнительный день, чтобы снова отыскать верхний ключ.

Они добрели туда, когда, по вычислениям Соломона, суббота снова прошла и даже если река останавливалась, она успела завестись снова, и выпадало ждать еще шесть дней. Разразившись восклицаниями, которые никак не сулили привлечь к ним благорасположение небес, друзья решили спускаться обратно по течению реки в надежде, что рано или поздно она раздробится на множественные устья и образует дельту, а по-ученому говоря – эстуарий, то есть преобразуется в плоское проезжее плато,

Так они прошли несколько рассветов и закатов, отдаляясь от берега в поисках гостеприимства у природы, и небо, должно быть, пропустило мимо ушей их кощунства, потому что они нашли-таки оазис с зеленью и с водным ключом, не щедрым, но достаточным, чтоб доставить им передышку и запас на несколько дней вперед. И опять тронулись, под тот же постоянный рокот, под огненными небесами и пронизью черных туч, раздавленных и плоских, как черные камни Бубуктора.

В конце концов, примерно на пятый день дороги, на пятую ночь, такую же знойную, как день, они заприметили, что толковище и вздохи течения переменили свой звук. Река заторопилась, в ее потоке образовались рукава, быстрые струи перепихивали горбы базальта, будто солому, и слышался далекий гром. Потом, закипая, Самбатион распрыскивался на мириады протоков, внедряющихся в гущу горных рытвин, как пальцы вдавливаются в глинную глыбу. Рокочущие овраги проникали в недра и через скальные прорывы, сулившие путникам проход, рвались на волю с резким ревом и злобно вываливались в дол. Внезапно, после длительного объезда, к которому их вынудило бездорожье у берегов, побиваемых каменным градом, путники выскакали на гладюе плоскогорье и обнаружили, что Самбатион далеко под ними в этой точке исчезает, просто рушится в истую прорву ада.

Там перекаты помогали низвергнуться с десятков порогов, снижавшихся амфитеатром, камням в неизмеримые и последние, завороты, в рыкающий буерак, в граниты, в зажоры битумов, в буруны квасцов, в завой сланцев, в тряску алабандинов у подрытой береговой крутизны. А на тонкой и рясной пыли, которая из пучины изрыгалась вверх, то есть, вернее, вниз на взгляды тех, кто созерцал заглядывая в пропасть как будто с вершины башни, плясали солнечные блики и отлетали от каждой кремнистой капли, рождая громадную радугу, которая, так как каждое вещество отталкивало лучи с особым собственным преломлением, покорно собственной природе, переливалась тем многообразием раскрасок, какое не встречается никогда на обычном небе, где восстают обычные радуги после скоротечных летних гроз. Тут над камнями, похоже, радуга была назначена разбрызгивать зарницы вечно и не рассеиваться никогда.

Переливаться от багреца, от кровавика с киноварью до стальной искристой черноты атрамента, от желтизны аури-пигментной зерни к пронзительной оранжевости, от лазури армения к белизне обызвествленных ракушных черепков и к прозелени малахита, от блистающего серебряка к постепенно бледнеющему шафрану, от режущего глаз реальгара к высморку зеленоватой земной слизи, то иссыхающей в бледноту хризоколлы, то расцветающей всеми оттенками изголуба-фиолетового блеска; сверкать сусальным золотом, червцом, пережженными белилами, алеть смолянистым сандараком, играть оттенками седого мела и прозорливой чистотой алебастра.

Ни один из людских голосов не мог бы различиться в этом лязге и ни один из путников не собирался произносить ни слова. Они глядели на агонию Самбатиона, свирепствовавшего на неминуемый свой жребий: ввергаться в черево земли, и тщившегося захватить за собой все, что могло им быть ухвачено по дороге, под скрежетание камней, в знак сокрушения о своей немочи и недоле.

Ни Баудолино, ни друзья не знали, сколько протекло времени в том созерцании ярящегося провала, томленья, борьбы и поражения реки. Но времени, наверное, прошло немало, на землю сошел закат пятницы, то есть явилась суббота, и вдруг, рывком, как по неведомой команде, река задубенела будто в трупном столбняке и весь взрывной водоворот на дне пучины вдруг замер в полной обездвиженности, в беззвучии, неожиданно и страшно вдруг воцарившемся над пластовой поверхностью насыпи.