День учителя - Александр Изотчин

Случилось им увидеться вскоре после мирошкинской свадьбы. Хотя почему «случилось»? Та встреча отнюдь не была случайна — Лариса искала с ним свидания и приехала в библиотеку специально. Где же ей было его увидеть? Даже позвонить она теперь ему не могла — Андрей еще осенью, за несколько месяцев до бракосочетания, переехал с Волгоградки на «Пражскую». Лариса вошла в научный зал, где аспирант Мирошкин занимался практически ежедневно, и устремилась к нему. Андрей встал, двинулся навстречу и одновременно сжал руку в кулак — ему не хотелось, чтобы девушка увидела обручальное кольцо.

— Здравствуй, Андрей.

— Здравствуй.

Молодые люди вышли в коридор и сели на банкетку.

— Как у тебя дела? Я вернулась неделю назад. Звонила…

Лариса смотрела ему прямо в лицо. Андрей избегал ее глаз.

— Я там больше не живу, — пояснил он.

— Вот как… Как твоя диссертация?

— Идет помаленьку. А как у тебя? Работаешь?

— Знаешь, поняла, что зря бросила заниматься историей! Еще в Париже решила уволиться из фирмы и осенью поступать в аспирантуру. Так что теперь будем часто видеться — мне надо будет готовиться к экзаменам, — в голосе девушке слышалось какое-то наигранное воодушевление.

— Тебе придется платить за обучение. Из-за разрыва по времени после окончания университета, — Мирошкин перевел дело в практическую плоскость.

— Ну, не страшно. Я кое-что отложила. А потом — найду работу.

Андрей внимательно рассмотрел ее. Похудела, теперь очки не снимает вообще, волосы стали короче. Похужала как-то. Интересно, столько времени прожила за границей, а так не скажешь, что у нее изменилась манера общения.

— А зачем тебе увольняться, чтобы опять искать работу?

— Я не знаю. Мне кажется, что если я решила заниматься наукой, то и работать нужно там, где… В общем, ближе к тому, чем занимаешься. Вот ты где работаешь?

— Я? В школе.

— В школе… Ну что же, значит, и мне нужно в школу.

— Лариса, я не думаю, что тебе стоит так резко все менять.

— Нет, я думаю…

— Я хочу сказать, что я женился.

Лариса взглянула на его правую руку, Андрей разжал кулак. Девушка отвела глаза в сторону. Лицо у нее заметно побледнело. Помолчали.

— Как ты это сказал: «Женился»! Давно?

— Пару месяцев назад. После Нового года.

— Надо же, как все… Как все стало просто. Вот ты сказал так — и все.

Девушка нервно рассмеялась.

— Ой, Андрей, если бы ты знал, как я мучилась. Я ведь буквально пропадала — страдала по тебе столько лет. Как только увидела тебя впервые в библиотеке на втором курсе — такого увлеченного наукой, не обращавшего внимания ни на что вокруг, скромно одетого, отрешенного от бытовых мелочей, — сразу влюбилась. Хотелось пообщаться с тобой, думала, ты знаешь какие-то такие вещи, которые недоступны пониманию обычного человека. Мне казалось, я тоже тебе понравилась. Ждала, ждала целых два года, что ты ко мне подойдешь, познакомишься. Ни с кем не встречалась. А ты не подошел. Я даже подумала, что ты — голубой. Убеждала себя в этом… Почти убедила. Стала реже ездить в «Историчку». Но что-то все равно сидело внутри… А потом встретила тебя на улице с девушкой — так себе, ничего особенного, стрижка короткая, и поняла, что зря сдалась — девушки тебя интересуют, ты нормальный. Опять стала приезжать, правда, все равно не так часто, как раньше — работать пошла. Но теперь и ты стал здесь редким гостем, а когда появлялся, казался очень несчастным. Я понимала, что у тебя не все ладится с той девушкой. Наверное, ты тогда впервые полюбил. Ее полюбил. И я ждала, что ты обратишь на меня внимание…

Мирошкин лихорадочно соображал: «С кем же это она меня могла видеть. По описанию внешности и времени — Лаврова. Тоже мне — «первая любовь»! А в библиотеку, я и правда на пятом курсе редко ездил. Больше в архиве сидел, и потом — надо было текст диплома писать — не до библиотеки мне было. Эх, если бы знать!»

— А летом, перед отъездом во Францию, решила сама с тобой познакомиться. Знала, что ты будешь готовиться в аспирантуру. У меня даже сомнений не было, что ты решил наукой заниматься. Вот и приехала тогда… А ты на меня как будто ушат холодной воды вылил. Я разозлилась ужасно. «Годы, — подумала, — проходят, любви даже не было». Потом в Париже познакомилась с одним… Сербом. Ох и редкая оказалась сволочь! Но зато он помог мне на какое-то время забыть тебя. А потом, когда мы с ним расстались, все заново началось. Я ведь разрыв с ним тоже переживала — все-таки первый мужчина. Представляешь, какой для этого международного еб… ря был сюрприз — блондинка из России с университетским дипломом и — «девочка»… Вспоминать противно его умиление по этому поводу… «Что же, — думала, — я делаю? Ведь в России есть человек, которого я столько времени люблю, а то, что он на меня тогда летом не бросился, так это даже его хорошо характеризует — он, наверное, еще свою любовь переживал». Это я по себе мерила, дура. А ты, видишь, женился. Теперь все просто… И как долго ты встречался со своей будущей женой?

— Чуть больше года.

Лариса молчала и смотрела в пол. Она казалась опустошенной. «И зачем она мне все так откровенно рассказывает? — думал Андрей. — Как в бреду. Выговориться ей, видно, надо. А потом — ничем она не рискует. Я для нее теперь «случайный попутчик». Выплеснула из себя и забыла. И не увидимся-то небось никогда. В Париж свой уедет».

— Ну что же, я пойду. — Девушка поднялась.

— Прости меня.

— Тебя? За что?! Ни в чем ты передо мной не виноват. Это я сама…

Она резко повернулась и быстро пошла, почти побежала к выходу. Андрей посидел еще немного на месте и пошел в зал. Он запомнил, что в тот вечер ему не работалось. Но особых переживаний не было. Честно говоря, за полтора года, которые Лариса была во Франции, он ее даже и не вспоминал почти. Так, иногда разве. Не сравнить с Костюк, которую не отпускала память Андрея Ивановича и теперь, спустя три года…

Даже перебравшись на ветку, конечной станцией на которой было «Глухино», Андрей Иванович продолжал вспоминать последний разговор с Ларисой: «А может быть, стоило тогда все бросить и… Ведь только женился, еще и не завяз совсем. Но в том-то и дело, что только женился. Жена, семья и все такое… Даже слово дал не изменять Ирке никогда! А вот Куприянов, я смотрю, такого слова не давал. А Лариса? Как там ее? Вязинина! Ну что же — выходит, не любил. И при встрече ни на секунду не усомнился, что не надо ничего менять. Она мне теперь приветы передает. Может быть, до сих пор любит?» Мирошкину эта мысль была приятна. Он сложил руки на груди, закрыл глаза и начал вспоминать Ларису, представлять себе, как она его до сих пор любит. «Все по-дурацки получилось. Мне нравились две чем-то похожие полоумные девственницы — Костюк и эта Вязинина. Костюк сходила с ума по человеку, который ее и не замечал вовсе. Или замечал, но не мог решиться изменить жене, и Настя в отчаянии легла под меня. Интересно, а я в ее глазах такой же еб… рь и сволочь, как тот серб, который освободил Ларису от девственности? Все-таки странно — ничем они друг на друга не похожи — разная внешность, уровень интеллекта, жизненные установки — а все равно одинаковые. Неудивительно: патология какая-то — с такой внешностью столько лет жить без любви. Вернее — жить безответной любовью… И без секса! Одна бросила меня, другую отверг я. Выходит, мы в расчете с засидевшимися в девках красавицами. А все-таки любопытно, если бы Лариса решилась на что-нибудь пораньше, до того как я встретился с Настей, что бы у нас получилось?»

И сладостные картины начали заполнять воображение Андрея Ивановича. Постепенно представлявшаяся ему женщина стала обрастать чертами Костюк. «Интересно, — думал Мирошкин, — как она мне тогда не понравилась при последней встрече, а сейчас ничего — вижу ее той, летней, в коротких платьицах. Златовлаской. Сейчас, наверное, волосы тоже обрезала, как Лариса. Эта почему-то вспоминается не столь красивой. Да что у меня и было-то с Ларисой, чтобы ее так вспоминать?!» Представлять себя в обществе голого гибрида Костюк — Вязининой было увлекательно. Наверное, Андрей Иванович даже задремал — по крайней мере как проехал пять остановок, он не помнил…

Из страны грез его вывел звон разбитого стекла. Андрей Иванович открыл глаза и увидел — стоявшие перед ним люди почему-то расступились, образовав между сиденьями пустую площадку. Некоторые из них стягивали с себя куртки и что-то вытряхивали, один мужчина аккуратно выбирал нечто в своих волосах, тоже самое делала женщина с волосами стоявшего рядом с ней мальчика. Казалось, люди решили поиграть в обезьян и поискать на себе насекомых. Однако забавным это не казалось, особенно учитывая вид одной из дам — из-под волос по ее лицу текла капля крови. Сиденье напротив Мирошкина пустовало, но его коричневый дерматин и пространство пола перед ним были усыпаны битыми стеклами. В вагон врывался сильный холодный ветер из окна, прежде защищенного стеклом с привычной надписью: «Места для инвалидов, лиц пожилого возраста и пассажиров с детьми». Откуда-то сбоку Андрей Иванович услышал, как невидимый за сгрудившимися пассажирами мужчина волевым голосом, видно гордясь выпавшей ему миссией, рапортовал по связи «пассажир-машинист»: «Стекло в вагоне разбилось. Да, видно, опять камнем бросили». За окнами вагона замелькали светлые стены станции. «Одной остановки не доехал», — с досадой подумал Мирошкин. Весь поезд высадили.