Теория выигрыша - Светлана Анатольевна Чехонадская

– Итак, вы пришли ко мне с заявлением от этой дурочки, чтобы попугать меня статьей о мошенничестве или неуплате налогов… – лениво произнес Мостовой. – Что там у вас в рукаве? Сумма, которую вы мне можете предъявить – это сто двадцать тысяч долларов Лидии Беленькой. Какая ирония – этих-то денег я не получал. С них я не заплатил тринадцать процентов? Их хватит на год условно? На три года условно?

– Вы проницательный человек.

– Еще бы. Поживите с мое. Но главное-то – Лидия Беленькая. Единственный человек, у которого ничего не получилось после моих лекций. Остальные-то теперь в шоколаде. И вы хотели понять, почему. Потому что для вас это было важно. Вы же собираетесь припереть меня этой папочкой – дешевой папочкой в дешевом портфельчике – чтобы на халяву прослушать мои лекции. И стать успешным человеком. Кем хотите стать? Президентом? Это у вас у всех профессиональная мечта?

Корнеев наклонил голову вниз, стал разглядывать грязь на ковре.

Болтай, сука, болтай.

– А вы что, отслеживаете биографии своих слушателей?

– Нет. Но я и так знаю, что моя теория действует. И вы знаете, поэтому и пришли с этой папочкой.

– Это ваше предположение, – сказал Корнеев.

– Да ладно! Хватит уже. Если делу хотят дать ход, иначе действуют. А тут, е-мое, год собирали, нашли врага народа… В общем, ближайшие лекции будут только через два месяца. Гришаева вам позвонит, когда. Предупреждаю, что я должен купить эту папку за сто двадцать тысяч долларов, а вы их сразу мне должны заплатить. Иначе ничего не получится. Это мое огромное одолжение. Я просто от вас устал за этот год, поэтому иду навстречу. Еще одна попытка отвлечь меня, пригласить с утра пораньше на эту квартиру, и я вас посылаю далеко-далеко. Буду уже с судьей договариваться. Судьи – сговорчивые. Понятно?

Корнеев молчал.

Мостовой разглядывал его, как жука в коробочке.

Ну, разглядывай, разглядывай, психолог хренов.

– Понятно, – сказал Корнеев.

Мостовой потянулся со стоном, потом опять почесал яйца. Он по-прежнему даже не думал стесняться, что он в трусах, хотя Корнеев перед ним – в костюме. Бесстыжая вонючая скотина.

– Ну, тогда договорились, – сказал он. – Но только от вас еще крыша. Чтобы больше никаких наездов. Ни от кого. В принципе, крыша мне давно нужна. А ваша – лучше других.

– Это конечно, – сказал Корнеев.

Мостовой снова подошел к своему шкафчику, выпил коньяка. Его слегка развезло от выпитого, от бессонной ночи, от всей этой мельтешни, в которую наверняка превратилась его жизнь… Он словно сдулся.

Зато Корнеев сидел налитой силой.

Оставалось последнее.

– Ладно, по рукам, – пробормотал Мостовой.

– По рукам? – со странным выражением спросил Корнеев.

Раздался грохот.

Мостовой даже не успел оглянуться – страшная боль в руках, осколки бутылки под боком, взметнувшееся вверх солнце в окне.

– Вы что?! – заорал Мостовой.

– Это ты что, сучара?! Какие лекции?! Кто тебе дал полномочия?! Ты что за туфту нам предлагаешь?! Ты какое имеешь отношение к этой теории, этому Кишиневу, ты кто такой, пидор?!

И хрясь со всей силы носком ботинка. Под голые ребра.

– Ай! Вы что делаете?!

– Твоей туфте от силы двадцать лет, какой Кишинев, падла?!

– Да вы что?! Я был в Кишиневе! Я там рабо-о-отал! Я не п-п-п-понима-а-аю!

– Ты сейчас все поймешь!

Хрясь!

– Ай! Да п-п-подождите вы!

– Ты хочешь сказать, что ты Мостовой Александр? Место рождения БССР? И ты работал по распределению в Кишиневе?!

– Да! Да!

– А что у тебя в паспорте написано, сука? Ты паспорт свой читал?! Ты Мастовой! И место рождения у тебя Новосибирск!

– Да п-п-подождите, я все объясню!

– Ты Мастовой, сука! Ты что нам читать собираешься, самозванец хренов?!

Хрясь!

– Я все объясню!

– Да что тут объяснять, падла?!

Хрясь!

– Аа-й!

– Что тут объяснять?!

Хрясь!

– Я не самозванец! Не бейте меня!

– Ты не тот!

– Я тот!

Хрясь!

– Не тот, говорю!

– Да тот я! У меня были апста-йа-а-ательства!

– Чего у тебя было? Ну, присядь, продышись. Чего ты ревешь, как ребенок? Чего ты расклеился? Ходил тут в трусах, как большой, яйца чесал, я думал, ты серьезный человек. А ты чуть что – обоссался. Чего у тебя было?

– Апста-йа-а-тельства…

– Обстоятельства? Да ты присядь.

Мостовой сидит на грязном ковре, бок его изрезан осколками, на другом вздуваются пузыри от ударов. Он сидит и ревет навзрыд.

– Бандит!

– Я не бандит. Это ты бандит. Придумал какой-то Кишинев. Ты жулик, Санек.

– Я могу…– хлюп… хлюп… – доказать.

– Да как ты докажешь? Я же твой паспорт видел.

– У меня есть другой.

– Что значит – другой?

– Мне надо было поменять…

– А этот старый паспорт – он здесь?

– Да-а-а.

– Ну, успокойся. Коньячок у тебя еще есть? Ого! Сколько тут коньячка… Давай, давай, выпей, а то свалился, шамана своего уронил. Что Путин скажет? Тащи паспорт.

Он ползет к стене, рвет обои, набирает код на двери, достает паспорт.

– Вот!

Всхлипывает.

– Боже, как я ошибся! Да еще и побил тебя ни за что, ни про что. Ты Мостовой. Место рождения БССР.

– Я же объяснял!

– Я думал, ты врешь.

– Я не врал!

– Я думал, у тебя нет полномочий.

– У меня есть! Я тот самый!

– Ты тот самый?

– Да.

– Ну, брат, извини. Нет, ну ты точно тот самый?

– Я тот самый!

– Который читал лекции десять лет назад?

– Конечно! Это я!

– В Омске читал?

– Да! Я везде читал!

– И в Биробиджане?

– И там читал! В клубе!

– И в Америке?

– И в Америке! Я…

Ну вот и все.

Корнеев встает, брезгливо отряхивая с колен липкую пыль комнаты. Ему кажется, что он весь покрыт прогорклым жиром этой истории. Бедные женщины, вынужденные спать с такой грязной скотиной.

– Садись, – говорит он. – В кресло садись… Теперь я скажу тебе, почему мы встретились на этой квартире. Здесь сигнализация. Это твоя единственная квартира, где есть сигнализация. Была, конечно, вероятность, что ты здесь держишь деньги. Но я решил, что ты здесь держишь паспорт.

– Это Гришаева сказала…

– Она сказала только, что паспорт существует. Что за деньги тебе сделали новый, с буквой «а», но старый ты не выбросил. И я решил, что он здесь. Почему ты раньше брил голову, если ты не лысеешь?

– У меня был лишай.

Фу, какая гадость! Все, что связано с этим человеком – омерзительно.

– Итак, ты говоришь: три года условно? Нет, брат. Пятнадцать лет минимум. Впрочем, я думаю, речь идет о пожизненном. Ей сколько было? Тринадцать? У американцев с этим строго.

– Она сама.

– Репетируешь речь на суде?

– Она сама.

– Ты теперь с американскими