Мы здесь - Майкл Маршалл

Когда шофер на очередном (кажется, пятом) витке завидел меня, он ошарашенно спросил:

– Это… Че за херь? Ты ее видел?

Заполошно гудели клаксонами машины. Люди, опустив стекла, негодующе орали – на него, на меня…

– Да не было тут никого, – сказал я.

– Ты че, охерел?!

– Ты сам охерел. Шары протри. Говорю тебе: игра светотени.

– Да ну-у… Быть того не может! Тут баба была, я ж ее видел! Никого-никого, и вдруг – бац, как из-под земли!.. И я в нее, мля, со всего маху…

– Ну тогда сам покажи, в кого ты со всего маху, – предложил я.

Медж стоял, застыв в потоке транспорта и вперившись в то место, где в последний миг находилась Лиззи. Кристина выбралась на противоположный тротуар и сейчас стояла там, обхватив руками голову. Джефферс, помертвевший, неподвижно замер с открытым ртом.

– Я был как раз посреди дороги, – сказал я таксисту, – и все видел своими глазами. Ты никого не сбил, просто вдруг тормознул ни с того ни с сего.

– О-хе-реть, – покачал тот головой, – ну просто охереть…

Когда я заходил на тротуар к Кристине, мой взгляд уловил что-то на обочине дороги.

Мятый кусок красного бархата, отдаленно напоминающий платье. Правда, совершенно негодное к носке – замызганное въевшейся многолетней грязью и мутным дождем – хотя когда-то, быть может, его еще можно было надевать. Бархат валялся сбоку у канализационной решетки, такой сиротливый и истоптанный, словно его попирали и отпинывали с дороги тысячи ног.

Когда я нагнулся к нему, его там уже не было: как в воду канул.

Исчезла и Кристина, когда я, подняв голову, стал взглядом искать ее в толпе.

Глава 58

Доун закрывала продленку. Детей разобрали, оставался только последний – Эдди Москоун, который традиционно слонялся по школьной игровой площадке, как минимум, с час, карабкаясь по лазалкам и горке с хмуро-сосредоточенным видом, в то время как его мамаша оседлывала бесплатный школьный Вай-Фай для рассылки имейлов, обновления статуса или что там еще люди день-деньской проделывают со своими смартфонами. Мобильник, разумеется, был и у Доун. Она его использовала по старинке: для телефонных звонков. Остальное время она предпочитала проводить с людьми, которые существуют в действительности, а не в виртуале.

Внутри себя Доун держала секрет, которого слегка стыдилась: она ненавидела Интернет. Безусловно, он полезен для шопинга, но остальное время уходит на разглядывание того, что выкладывают в нем родные и друзья, – постоянно что-то подновляя, со страстью и искренностью растекаясь мыслью в блогах, с проникновенными некрологами, если кто-нибудь умер. А что в ответ? Да ничего. Всем все равно. Тогда спрашивается: чего ради вкладывать в это столько сил? Ваш журнал посещений – самый критичный показатель ценности того, что вы делаете в реальной жизни, – обычно стоит на месте, а может даже идти на убыль из-за того, что вы чересчур серьезны, недостаточно богемны, умны или ироничны. Френды – это вовсе не друзья. Друзья – совсем иная категория, они так задешево не достаются. Так не лучше ли забыть постоянный зуд гонки за вниманием и… просто быть?

Именно это, наряду с прочим, Доун любила в своих ребятишках: их способность существовать. Во всяком случае, у большинства из них эта способность была. Учительница приостановилась подровнять в классной библиотеке книжки – потрепанный набор классики – и посмотрела на Эдди, который сейчас зависал на кольцах. Этот мальчик был вполне приличным ребенком – умненьким, вежливым, в основном внимательным и отзывчивым. Но бывало такое, что он с головой уходил в себя. И тогда Москоуна приходилось легонько попихивать – порой раза два или три кряду, – чтобы вывести его из остекленелости и вернуть обратно в мир. Такое же, ей-богу, регулярно случалось и с Дэвидом, и для того, чтобы он вышел из своего оцепенения, тоже требовалось не меньше трех тычков – хотя именно при взгляде на семилетку Эдди становилось ясно, каких размеров Вселенная вытаивает у него из головы и насколько она для него реальна.

Мать Эдди наконец спохватилась и утащила ребенка с площадки. Они уехали. Теперь по территории бродили лишь несколько старшеклассников (задержались на факультативы) и кое-кто из учителей. В остальном же здесь царили покой и затишье, свойственные местам, где днем все, как правило, бурлит от безудержной активности. Доун еще раз прошлась по классной комнате, приводя вещи в порядок. По ее внутреннему убеждению, это была ее ключевая роль как педагога, что бы там ни предписывали ее служебные обязанности. Да, надо закладывать в детей основы знаний, но не менее важно формировать и упорядоченное окружение, жизненный уклад, в котором они будут расти и развиваться. А еще отфильтровывать и отметать всяческую погань и мусор, которыми их щедро пичкает мир. И когда-нибудь, в не столь уж далеком будущем, уже какая-нибудь другая женщина (а может, и мужчина, хотя в младших классах больше распространено все-таки женское влияние) будет тем же самым заниматься с ее, Доун, собственным ребенком. То есть, конечно же, детьми (надо же, все еще до конца не освоилась с таким оборотом событий!).

Уже в пути целый караван всевозможных пособий и приложений. Скачана из Интернета (в этом полезность Всемирной паутины неоспорима) тьма файлов с советами, как содержать свои ум и тело в различные периоды беременности. Идут почтой диски с инструкциями и рекомендациями на ту же тему. Готова… ну, почти готова переделанная под детскую мансарда.

Насчет последнего у нее была сделана мысленная закладка (в свете решения, к которому Доун пришла, когда сегодня утром чистила перед зеркалом зубы: что их с Дэвидом дети будут жить в упорядоченном, сверху донизу опрятном мире).

«Уж в этом, мои эмбриональные сущности, не извольте сомневаться».

Порядок в классе был, можно сказать, наведен. Все учебные пособия (в том числе по художественному творчеству) на местах, у доски – набор мелков, стулья аккуратно стоят под столами, коврики для игровых занятий сложены ровной стопкой. А на двери пришпилен листок с рожицей.

Учительница поглядела в ту сторону еще раз, внимательней.

Деревянная дверь класса была покрашена в веселый зеленый цвет – кроме матовой стеклянной панели в верхней части. К ней и был прикреплен листок – из тех, с заданиями, что она много раз на дню раздавала ученикам для того, чтобы они неумелой рукой проставили там те или иные пометки или что-нибудь изобразили.

Этот вот листок тоже был с изображением, но впечатление такое, что его сделал не ребенок. Лицо было нанесено черным мелком: неправильной формы овал, буравчики глаз, загогулины носа, ушей и острый, треугольником, рот, призванный изображать улыбку.

Между тем при более близком и пристальном взгляде становилось заметно, что линии на картинке прерывистые и неровные, как будто сам процесс изображения давался рисующему с трудом, а удерживать в руке мелок ему стоило немалых усилий.

Детских рисунков с изображением лиц Доун перевидала великое множество. Одним из первых заданий детям в начале учебного года у нее было нарисовать автопортрет. Вы не поверите, какое количество сведений о ребенке можно из него почерпнуть – от уровня его навыков и умения использовать цветовую палитру до размеров лица относительно страницы. Но изображений такого характера она прежде не видела. Сильные текучие линии предполагали длинные неопрятные волосы – совсем не как у детей, у которых они или получаются чересчур прилизанными, или же, наоборот, смотрятся дикими каракулями. Выражение лица, в общем-то, напоминающее улыбку, было до странности зловещим, а глаза… искушенными, что ли? Они словно ввинчивались в того, кто смотрел на рисунок, в то время как рот на портрете кривился в развратной ухмылке.

Словом, ребенка, увидевшего такую образину в реальной жизни, не мешало бы сводить к школьному психологу. И как можно скорее. Кошмар какой-то!

Картинку учительница сняла, причем довольно бесцеремонно: оторванный верхний уголок так и остался висеть на двери вместе с кнопкой, которой был приколот к дверному полотну.

Приколот – но кем и когда? С окончанием занятий Доун из класса не выходила. Или кто-то проник исподтишка и пришпилил эту пошлость у нее за спиной? Но как такое вообще возможно?

Женщина подошла к окну. На игровой площадке было пусто, а затем в отдалении она увидела Джеффа – школьного рабочего, садовника, мастера на все руки, – занятого каким-то очередным заданием, которым несть числа. Он работал, не оглядываясь, и безусловно, в этой каверзе его заподозрить было нельзя.

Как, впрочем, и кого-либо из старшеклассников. Школа все-таки приличная. А забраться вот так, тайком, в класс за спиной у учительницы, приклеить эту рожу… это, знаете ли, довольно гнусно.

Доун отвернулась от окна. И пронзительно вскрикнула.