Шарлотта Корде - Елена Морозова

Кто-то из современников сказал, что после изгнания из Конвента жирондистов охватила самоубийственная лихорадка. Те, кто мог спастись, оставались на месте, не желая расставаться с друзьями. Сблизившийся с монтаньярами Дюко, чье имя сам Марат вычеркнул из проскрипционных списков, 6 июня выступил в защиту опальных депутатов, к которым принадлежал его друг Фонфред. Дюко арестовали; в камере он утешал друга, тосковавшего по жене и детям; на эшафот друзья поднялись вместе. Сидевший на скамьях Горы Ласурс поддержал жирондистов в их борьбе с Робеспьером и был казнен вместе с ними. Врача Леарди, активно защищавшего жирондистов, также казнили. Лестерптбовэ казнили исключительно за сочувствие Жиронде. Не сумев отправить полк на помощь товарищам в Париж, в Марселе утопился жирондист Ребекки. Он вошел в море и двинулся вперед, навстречу солнцу и пробуждавшемуся дню. Он шел все дальше и дальше, пока лазурные волны не сомкнулись над его головой.

Вечером накануне казни жирондисты справили свою последнюю вечерю — блистали красноречием, читали стихи и, обнявшись, пели песни. Утром 31 октября пять скорбных черных телег выехали из ворот Консьержери и направились на площадь Революции (бывшую площадь Людовика XV). Современники утверждали, что такой толпы, которая сопровождала телеги с осужденными жирондистами, не собирала даже казнь Людовика XVI. В пятой телеге везли тело Валазе, дабы, согласно приговору, отрубить ему голову на гильотине. Были приняты все меры, чтобы перед смертью жирондисты не могли выпить чего-нибудь возбудительного. Но это не помешало им хором петь «Марсельезу», звучавшую в их устах победным маршем. «Они пели с увлечением, громко и внятно и на печальной колеснице, и сходя с нее на землю, и поднимаясь на ступени эшафота. Лишь тяжеловесный нож гильотины заставлял их голоса умолкнуть навеки». За тридцать одну минуту упала двадцать одна голова. «Своей героической кончиной жирондисты заслужили переход в бессмертие».

Ожидавшая в тюрьме своей участи мадам Ролан стала готовить защитительную речь, надеясь таким образом исполнить свой долг перед погибшими соратниками. Она могла бежать: преданные друзья подыскали ей надежное убежище. Но, как истинная римлянка, она предпочла смерть, ибо только смерть могла стать достойным финалом ее блистательного взлета. Подобно Шарлотте Корде, она сделала свой трагический выбор.

Выступить мадам Ролан не позволили, ей удалось лишь напомнить суду, что казненные по его приговору жирондисты умирали с пением «Марсельезы». Произнести обличительную речь также намеревалась Олимпия де Гуж, но, как и мадам Ролан, ей слова не предоставили. Олимпия взошла на эшафот 3 ноября, Манон Ролан — 8 ноября 1793 года[105]. В промежутке между казнями этих двух героических женщин состоялась казнь Адама Люкса, сложившего голову во славу еще одной героической женщины.

Революция не слишком жаловала самостоятельных женщин, пусть даже и республиканок. После казни мадам Ролан газета «Монитер», представлявшая точку зрения правительства, возглавляемого якобинцами, нашла повод напомнить женщинам об их «природных» обязанностях и ненавязчиво посоветовала им «не высовываться»: «Недавно Революционный трибунал явил женщинам наглядный пример, который, надеемся, они не оставят без внимания. <…>

…жена Ролана, этот изворотливый ум, исполненный амбициозных замыслов, этот доморощенный философ, королева-временщица, окружавшая себя наемными писаками, кормившая их ужинами и осыпавшая милостями, раздававшая должности и деньги, была во всех отношениях сущим чудовищем. Ее презрение к народу и судьям, надменность ее ответов, ее иронические усмешки и нераскаянность, продемонстрированные, пока ее везли от Дворца правосудия к площади Революции, указывают на то, что ни одно печальное воспоминание не омрачало ее душу. А ведь она была матерью! Но она презрела свою женскую природу, решив возвыситься над ней. Стремление прослыть умнее мужчин заставило ее забыть об обязанностях, приставших представительницам ее пола, и это опасное забвение в результате привело ее на эшафот».

Громогласно напомнил женщинам об их месте и прокурор коммуны Шометт. В одной из своих речей он подчеркнул, что Олимпия де Гуж заслуживала смерти уже потому, что, будучи женщиной, она «напрочь забыла о добродетелях, присущих ее полу». И даже Общество революционных республиканок, созданное зажигательной актрисой Клер Лакомб и шоколадницей Полиной Леон, закрыли только из-за того, что мадемуазель Лакомб, нередко изображавшая Республику во время революционных празднеств, дерзнула произнести с трибуны Конвента слова о том, что женщины, по примеру всего народа, готовы дать отпор своим угнетателям. Недолго церемонясь, якобинское правительство запретило не только «Революционных республиканок», но и все женские клубы, вернув по-боевому настроенных красавиц на кухню и окончательно перечеркнув надежды женщин получить равные права с мужчинами. А «вязальщицы Робеспьера», не будучи сторонницами эмансипации, просто высекли мадемуазель Лакомб — как высекли в свое время Теруань де Мерикур.

«Бешеные», жирондисты, эбертисты, дантонисты, героические женщины, группировки и партии, делавшие революцию и павшие в междоусобной политической борьбе. Светлый призрак Республики уходил все дальше, уступая место упившейся кровью участившихся жертвоприношений фигуре Террора. Закон от 22 прериаля Второго года Республики единой и неделимой (от 10 июня 1794 года) донельзя упростил нехитрую судебную процедуру Революционного трибунала: повод для осуждения — подозрение, мера наказания — смерть. Над головой каждого гражданина республики взметнулся революционный топор. «Когда людей хотят сделать добрыми и мудрыми, терпимыми и благородными, то неизбежно приходят к желанию убить их всех. Робеспьер верил в добродетель: он создал Террор. Марат верил в справедливость: он требовал двухсот тысяч голов», — с грустью заметил Анатоль Франс. 9 термидора (27 июля 1794 года) большинство членов Конвента выступили против тех, кто во имя добродетели хотел «заставить человеческую гордость навсегда склониться под ярмом общественной свободы»[106]. 10 термидора якобинцы, эти добродетельные творцы Террора, приговоренные к смерти без суда и следствия, поднялись на эшафот.

Двадцать первого сентября 1794 года, после отмены Террора, который проповедовал Марат, тело Друга народа перенесли в Пантеон. Торжественную церемонию по предложению Бурдона приурочили к новому календарному празднику — провозглашению республики.

Двадцать шестого февраля 1795 года бюст Марата вышвырнули из Пантеона в клоаку, а его останки — как невостребованные — в свинцовом гробу зарыли на кладбище подле Пантеона. Во время работ по реконструкции кварталов, прилегавших к Пантеону, кладбище ликвидировали. «От величия до падения часто бывает всего один шаг», — писал Вольтер в полюбившейся Шарлотте Корде пьесе «Смерть Цезаря».