Кот-Скиталец - Татьяна Мудрая

Явные рутенские реалии, подражание старой песенке про железного коня – трактор, приметы и повадки, имя – всё указывало на того… моего незабвенного…

– Хватит задавать мне серенады, – почти крикнула я. – Зовите его, коли он рядом. Багир!

И сразу же я очутилась в его теплых объятиях, он смеялся по-кошачьи, я плакала от счастья по-рутенски. Пантер Багир, ветреный и величавый! Он заматерел, я же почему-то ясно помнила только хрупкого котенка, чье сердце просвечивало сквозь голую кожу. Ошейник он носил богатый, со сплошным серебряным набором и весь в надписях инсанской каллиграфической вязью: то ли оберег, то ли награда.

– Разбойник ты, разбойник! Ты почему мне раньше не явился?

– А вам предписано было окунуться в совершенно чужой мир, так сказать, без поддержки и с головкой: чтобы плавать скорее научились, – произнес он хулиганским баритоном. – Я к тому же давно служу Владетелю паспортом ради его безопасности и благонадежности. Ибо он явное лицо то ли восточной, то ли кавказской национальности.

Шуточка также была рутенского пошиба. Я так рельефно представила себе Властителя моего Кота, верхом на альфарисе и с саблей за поясом, которого шерстит махровый рутенский мент, что меня аж передернуло.

– Ну будет, мужики. Коли Странник просит Странника, я на всё согласная, тем более что для меня великая честь хотя бы номинально принадлежать к вашему ордену. Давайте выкладывайте Госпоже Кхондов, что там у вас на душе накипело, – уважу. Заманить Серену сюда, что ли? Только не выйдет, у меня же вранье на лице как чернилами написано.

– Не нужно ничего такого. Своими силами справимся, – присвистнул БД. – На время подготовки к коронации брат закроет город для приезжих – ну, знаете, как в олимпиаду восьмидесятого года. На это уйдет много сил и народу. Знаете как: стоят кордоны, выпускают всех желающих, впускают одних приглашенных.

– Только он не смеет отказать ни во въезде, ни в выезде никому из моих нэсин с их манкаттами и альфарисами, и я нынче обладаю солидной свитой, – добавил Владетель. – И хорошо: для нашей цели будут нужны сладкоречивые уста и резвые ноги.

– У меня и того, и другого в избытке, – вмешался Багир. – С таким-то опытом временны́х переходов!

– А мне что делать? – снова спросила я.

– Не вмешиваться, ничем не возмущаться и благословить нас на добродеяние.

– Ага, иконами, – до меня начал доходить смысл их проделки. – Как родителю. Смотрите, как бы другие за такую проделку с незамужней девицей не благословили вас солевым зарядом в то место, где при еще одном раскладе могут завязнуть Артханговы клыки.

Багир выразительно подмигнул мне. Намек он понял лучше всех; когда он работал моим домашним котом, «Кавказская пленница» была одним из любимейших его фильмов. Сидел, значит, напротив в кресле и мотал на ус.

– Мы побережемся. А вы берегите глаза, они у вас серые, светлые, – внезапно заметил Даниль. – Здесь вы прячете их от солнца, а ведь вам придется смотреть ими на снег.

– Вы мать Серены, сердце Леса. С вашим словом у нас все удастся. И дайте нам слово для Серены – мы им не злоупотребим, – сказал Эрбис.

– Даю. Ссылайтесь. Только и вы помните обо мне, предсказатели моей судьбы, – ответила я.

И снова дни текут за днями. Холодно и весело. Я бегаю к фонтанчику с мыльницей в зубах и полотенцем наперевес – воду можно было бы принести в кувшине, налить в таз и даже нагреть, но на природе больше игры: легко и на Бэсика влагою брызнуть, и подручному манкатту усы намочить.

Большинство Живущих приходит откуда-то из города, сменяет друг друга при мне и своих слабых сородичах. Я покупаю им всем рыбу, охвостье и мясные обрезки, грустя о патентованных кошачье-собачьих кормах: Багир и то лишь нюхнуть успел этой благости. Вообще же не напасешься денег варить и кормить, однако же крутиться приходится – у меня не Гринпис и не богадельня, а смотры личной гвардии, круг боевых единомышленников.

Круг. Тут я по аналогии выхожу на БД. Теперь я так и буду гадать – ушел он в Лес, укрылся ли где-нибудь тут, в Андрии? Не его дело быть активистом, да еще в таком двусмысленном предприятии. Нет, Эрмину бы стоило как-то предупредить, хотя если она моей породы – тоже глаза перед сыном выдадут. Чует сердце: если она такова, как думаю, то и без того поймет и будет на нашей стороне. И вообще, запустили они мне щекотку под черепную коробку. Снова уходить надо, свербит в мозгу, кхонды чувствуют неладное за неделю вперед, а до коронации уж не полмесяца, поменьше недели. Это, как его, помазывание миром похоже на наше средневековое. И вот что приходит мне в голову: для целей Мартина требуется именно законно короноваться, по всем правилам, миропомазанным, присягнуть Эрбису. Иначе он для всех номинальный, гражданский владыка, и его бунт против страны Нэсин – бунт человека. Он же хочет поднять себя как символ Андрии. Меч и знамя, говорил брат Мартина. Мартин Флориан Первый хочет идти против сюзерена, которого сам же и поставил над собой! Снова парадокс. И моя Серена – какая хитрая карта в этой его игре? Затравка или приманка? Нет, я должна снова показаться наружу, как бы ни просили меня не вмешиваться. Хотя разве просили? Только слово моё и было им нужно. Нет, пора камню катиться дальше, потому что во веки веков нет для меня дома там, где мне хорошо.

Уже первый твой шаг меняет вселенную, так что второй происходит уже в новом мире.

Я объяснила котам и кошкам ситуацию и прибавила, что хотела бы предостеречь их от имени моего кхондского верхового и верховного чутья. По моим и Данилевым следам уж точно явятся гости, а с чем эти гости придут – непонятно. Вряд ли с очень добрым.

– В доме, где нет ни дверей, ни окон, нас не страшит ничто, – сказал их старшина, пожилой манкатт по имени Миорр. – Уйдем.

– А малые дети, они как – гроздьями на бегущих мамах повиснут, как опоссумы, или самоходом пойдут? – спросила я риторически.

Потому что в каждом углу нынче пищало по котенку – манкаттские женщины и зачинают, и рожают волной.

Миорр пообещал эвакуировать лишний народ и для того пригнать крепких мужчин. На том расстались.

…Всё во мне звенело от напряжения и готово было лопнуть. Такое, случается, находит на меня, когда я знаю о приближении События: и это сообщало моим движениям ту судорожность и суетливость, за которую меня ругала еще рутенская «Серена». Я вынула из тайника остаток общинных денег, свернула трубкой и запихнула в лифчик. Фигура у меня хотя и далека от цветущего эталона античности, но до сих пор хоть куда, не одна двуногая молодуха позавидует. Поэтому переход к стилю простого трудового населения дался мне легко: надела тонкую черную шерстяную юбку с крупным желто-оранжевым узором, похожим на павлово-посадский (капуста в орденских лентах), и желтое же пренаглое бюстье из трикотажных ремешков, похожее не двойной намордник. Из юбочного запа́ха, который доходил до пояса, виднелись гладкие, телесного цвета панталончики (самый писк), а тощие плечи для-ради тепла укрылись за черной кружевной косынкой. По моему расчету, ни одному вору или соглядатаю не попритчится, что из эдакого верха или низа можно сделать переносной сейф. И денег жалко, и терпеть не могу, когда общупывают и обыскивают! На физиономии моей красовались огромные теневые очки, выгоревшие волосы и так были острижены до предела – мы с Бэсом боялись вшей, – а к тому же я с ног до головы натерлась здешним эквивалентом незрелого грецкого ореха. Для типичного андрского загара он выглядел грязновато, но расчет был на то, что этот сок широко использовался горожанками в качестве лечебной косметики. Вот обувь слегка подкачала: неснашиваемые «кошачьи лапы» или, как тут их называют, «коты», еще лесных времен. Здешнее население попирало тротуар сандалиями на высокой прорезной платформе; стоило это хорошую кучу монет и оттого показалось мне нецелесообразным.

У моей ноги бежал бассет, слегка подгримированный под дворнягу, а в руках я несла глубокую корзинку с крышкой. Там была книга. Оставить ее у меня не хватило духу, нечто подсказывало мне, что это подарок кого-то из моих знакомых Странников. Я даже догадывалась, кого: маргинальные изречения короля-монаха были на слуху как у плебеев, так и у аристо, наподобие народной мудрости или анекдотов про Ходжу Насреддина.

День зачинался ясный, никакой вялой мороси не предвиделось. Путь наш пролегал по районам, куда я производила лишь редкие и краткие вылазки: латексная мостовая была потерта, деревья на тротуаре неухожены и растрепаны, но куда милее, чем в деловой части столицы. Детишки, рассеянные по скверикам и газонам, щедро удобряли их. Из задней части одного андрееныша вылезла нерасторопная белая глиста, но тут же убралась назад. Он обтерся травой, натянул штаники; поймав мой взгляд, сделал ручкой и убежал, унося с собой образчик своей кишечной фауны. Жизнерадостная толстуха поистине квадратного сечения шла, подергивая задом в сарафане, и волокла за руку тощенькую девочку с одутловатым сине-смуглым личиком. Местная публичная мода на них обеих не распространилась: для нее было нужно хотя бы подобие нормального человеческого сложения. Те женщины, что соблюдали свой первозданный вид, – у них это становилось самодовлеющим занятием.