Я в теории Фрейда и в технике психоанализа (1954/55). - Жак Лакан

Это вещи, о которых мы предпочитаем не думать, — если в один прекрасный день они подберутся к нам изнутри, вы увидите, чем это кончится. Мы окажемся поистине сбиты с толку — о чем и думал все время Эйнштейн, не перестававший этому удивляться и неустанно твердивший, что Всемогущий хоть и хитрит помаленьку, но на обман наверняка неспособен. Это, кстати, единственное допущение, которое позволяет, поскольку речь здесь идет о Всемогущем не-физическом, заниматься наукой, то есть, в конечном счете, заставить Его, Всемогущего, помолчать.

2

Обратившись теперь к той науке, "гуманитарной" по преимуществу, которая именуется психоанализом, можно ли сказать, что целью ее является нахождение единого поля и превращение людей в луны? Неужели мы заставляем людей так много говорить с единственной целью заставить их в конце концов

замолчать?

Замечу кстати, что наиболее правильное понимание провозглашаемого Гегелем конца истории состоит в том, что это момент, когда людям ничего другого и не останется, как ее завершить. Означает ли это возврат к животной жизни? Люди, дошедшие до состояния, в котором они больше в языке не нуждаются, — не являются ли они животными? Трудный вопрос, который однозначно, мне кажется, решить нельзя. Но как бы то ни было, вопрос о конце анализа является в аналитической технике центральным. И в связи с ним люди впадают порою в заблуждения самого скандального характера.

Я впервые прочитал очень симпатичную статью о том, что принято называть "образцовым лечением". Необходимость поддерживать нетронутыми присущие Я способности наблюдения — эти слова набраны в ней жирным шрифтом. Говорится в ней и о зеркале, которое представляет собой аналитик, — это неплохо, но автор хотел бы, почему — то, чтобы зеркало это было живым. Живое зеркало — интересно, что это такое? Бедняга потому и говорит о живом зеркале, что чувствует: в истории его что-то хромает. В чем суть анализа? Неужели он действительно состоит в воображаемой реализации субъекта? Я путают обыкновенно с субъектом и делают из этого Я реальность, нечто, как говорят, интегративное, то есть удерживающее всю планету вместе как единое целое.

Если эта планета не говорит, то не оттого, что она реальна, а оттого, что у нее нет времени, нет времени в совершено буквальном смысле — у нее само измерение это отсутствует. Почему? Да потому, что она круглая. Интеграция в этом и состоит — круглое тело может делать, что хочет, оно всегда остается равным себе. В качестве цели анализа нам и предлагают как раз округлить это Я, придать ему сферическую форму, куда окажутся без остатка интегрированы им все его разрозненные, фрагментарные состояния, его разбросанные члены, его прегенитальные этапы, его частичные влечения, весь пандемонизм его бесчисленных им растерзанных эго. Итак, курс берется на торжествующее эго — сколько эго, столько и объектов.

В термин объектное отношение вкладывают самое разное содержание, но рассматривая вещи под углом зрения объектного отношения и частичных вложений автор, о котором я вам рассказываю и который подавал в свое время надежды куда большие, вместо того, чтобы указать оно подобающее ему место в плане Воображаемого, доходит до извращения, ставящего успешный ход анализа в исключительную зависимость от воображаемых отношений субъекта с его иным (divers) — иным характера самого примитивного. К счастью, на практике до конца опыт никогда не доводят — слова расходятся с делом и результат оказывается далеким от намечаемой цели. Лечение, слава Богу, благополучно проваливают, а субъект выходит благодаря этому сухим из воды.

Развивая логику автора, о котором я только что говорил, можно самым строгим образом продемонстрировать, что предлагаемый им подход к лечению невроза навязчивых состояний ни к чему, кроме параноизации субъекта, привести не может. Возникновение психоза кажется ему пропастью, которая в лечении невроза навязчивых состояний всегда оказывается под ногами. Другими словами, для автора, о котором я говорю, больной, страдающий неврозом навязчивых состояний, на самом деле является сумасшедшим.

Расставим точки над i — что этот сумасшедший на самом деле собой представляет? Это сумасшедший, который держится от своего безумия, то есть от самого большого возмущения Воображаемого, какое только бывает, на расстоянии. Этот сумасшедший — параноик. Сказав, что безумие — это наибольшее возмущение Воображаемого, мы не определили все возможные формы безумия — такие, как бред или паранойя. Согласно автору, которого я читаю, все, что больной неврозом навязчивых состояний нам рассказывает, не имеет ничего общего с тем, что он переживает в действительности. Его рискованное равновесие — довольно устойчивое, впрочем, ибо кого, как не такого больного, труднее всего сбить с толку — поддерживается вербальным конформизмом, языком социума. Если же больной сопротивляется и цепляется за свое так крепко, то дело тут, если верить нашему автору, в том, что там, прямо у ног его, раскрывается бездна психоза, воображаемого разложения собственного Я. Не в пользу рассуждений автора говорит, однако, тот факт, что он не может продемонстрировать нам в качестве примера ни одного больного неврозом навязчивости, которого ему удалось довести до настоящего сумасшествия. Сделать это у него нет никакой возможности, и на то есть основательные причины. Однако, желая оградить субъекта от якобы угрожающего ему безумия, он действительно может подвести его к этой черте

очень близко.

Вопрос о пост-аналитической паранойе после анализа несет характер далеко не мифический. Чтобы получить вполне характерную паранойю, не требуется даже заходить в курсе анализа слишком далеко. Что касается меня, то я наблюдал это в том лечебном учреждении, где мы находимся. Именно в такого рода учреждении это более всего и заметно, так как оно вынуждено постепенно направлять пациентов на путь самостоятельного лечения, откуда они, тем не менее, часто возвращаются к лечению клиническому, как бы врастая в его систему. Такое случается. Для этого вовсе не обязательно иметь хорошего психоаналитика: достаточно твердо верить в психоанализ самому. Я видел паранойи, которые можно считать результатом анализа, видел и такие, которые можно назвать спонтанными. Находясь в соответствующей среде, где царит живой интерес к фактам психологии, субъект — при условии, конечно, что он имеет к этому какую-то склонность, — вполне может сформулировать для себя проблемы, которым сам же, при всей несомненной фиктивности их, сообщает некоторую весомость; он может сформулировать их на заранее имеющемся у него в распоряжении языке расхожего психоанализа. Обычно это занимает много времени; чтобы заработать себе хронический маниакальный психоз,

надо постараться — как правило, на это уходит где-то треть жизни. Должен сказать, что аналитическая литература представляет собой, с определенной точки зрения, своего рода ready-madeбред, и совсем не редко можно встретить субъектов, воспользовавшихся ею как магазином готового платья. Стиль (если можно так выразиться) представленный этими молчаливо привязанными к неизреченным тайнам психоаналитического опыта персонажами, является смягченной формой того, с чем основа его вполне однородна и что я называю в данном случае паранойей.

3

Я хотел бы предложить вам сегодня небольшую схему, призванную проиллюстрировать проблемы моего Я и другого, языка и речи.

Схема эта не была бы схемой, предлагай она какое-то готовое решение. Это даже и не модель. Это просто способ зафиксировать какие-то идеи, без помощи которых нашему слабому рассудку не обойтись.

Я не стал вновь напоминать вам о том, что отличает Воображаемое от Символического, в надежде, что вы уже имеете об этом достаточно хорошее представление.

Что нам известно о Я? Реально ли оно, или подобно луне, или представляет собой воображаемую конструкцию? Мы исходим здесь из той мысли, которую я уже давно вам внушаю, что в диалектике психоанализа нельзя понять ровно ничего, не уяснив предварительно, что Я — это воображаемая конструкция. Этот факт бедное Я нисколько не умаляет — напротив, я сказал бы даже, что в этом заключается его достоинство. Не будь оно воображаемым, мы не были бы с вами людьми, мы были бы лунами. Что вовсе не означает, будто достаточно это воображаемое Я иметь, чтобы быть тем самым людьми. Можно ведь еще оказаться и тем промежуточным существом, что именуется сумасшедшим. Ведь сумасшедший как раз и есть тот, кто просто-напросто с этим воображаемым срастается.

Вот схема, о которой идет речь.