Черные тузы - Андрей Троицкий

– Они у вас с собой?

Аверинцев показал пальцем на спортивную сумку, лежавшую на коленях.

– Если вы готовы их продать, я куплю.

– А почему вы поменяли решение?

– После вашего звонка я долго думал, – Балашов скрестил руки на груди и закинул голову назад. – Посоветовался с коллегами, узнал общее мнение. Короче, люди моего круга заинтересованы в том, чтобы этого скандала не было. Мы не хотим, чтобы с этими кассетами вы побежали в желтую газетенку или журнал, нужно замять скандал в зародыше. Эти потрясения никому не нужны. Тем двум банкирам, что сняты на видео, не нужны даже семейные скандалы. Дешевле заплатить вам. Мой эксперт проверит, подлинные записи вы мне привезли или их копии. Если это оригиналы, можем рассчитаться на месте. Я дам вам ту цену, которую просил Овечкин. Устраивает?

– Сколько именно он просил?

Балашов назвал сумму.

– Однако у него и аппетит, – Аверинцев почесал затылок. – А вы сказали, что сумма незначительная.

– Для обычного человека, для обывателя – целое состояние, – поправил себя Балашов. – Но для солидного банка, это не деньги, а птичий корм. Банкиры, снятые в компании этого члена правительства мои хорошие знакомые. Можно сказать, друзья, если бы понятия о дружбе распространялись на бизнесменов. Мои издержки будут возмещены. Итак, вы согласны?

– Что вы станете делать с записями?

– Уничтожу их.

– Или положите в сейф до лучших времен?

– Скорее всего, уничтожу. Так спокойнее. Так вы согласны?

– Согласен, – Аверинцев улыбнулся. – Вы откроете в банке счет на имя моего сына. Поместите на этот счет деньги – и пленки ваши.

– Договорились, – Балашов протянул Аверинцеву руку.

Следователь областной прокуратуры Зыков выглянул в окно рабочего кабинета и подумал, что весна безбожно опаздывает. Вид Бульварного кольца навевал гнетущее уныние. Серая утренняя мгла, снег вперемежку с дождем. Зыков улыбнулся своим мыслям и пошевелил плечам под шерстяным, плотно обтягивающим плечи пиджаком. В эту минуту все капризы погоды казались капризами приятными, в душе Зыкова бушевала весна. Он вернулся к письменному столу, включил лампу.

Кто бы мог подумать, дело об убийстве Овечкина, дело, которое грозило стать «висяком», жирным невыводимым пятном на чистой карьере молодого следователя, получит такое неожиданное продолжение. Нет, о столь благоприятном, даже удивительном повороте событий, и мечтать нельзя было.

В прошлую субботу на одном из московских вокзалов лейтенантом милиции Ложкиным был застрелен некто Трегубович, неделю назад объявленный в федеральный розыск. Зыков опустил голову к бумагам. Вот рапорт Ложкина, составленный на имя начальника отделения милиции. «Довожу до вашего сведения, что сегодня в одиннадцать тридцать утра мною совместно с сержантом милиции Соловейко была предпринята попытка проверки документов у гражданина Трегубовича (как впоследствии установлено, находившегося по подозрению в убийстве в федеральном розыске). Гражданин Трегубович, вооруженный пистолетом и ножом, оказал активное сопротивление милиции, пытался скрыться. На требование бросить оружие и сдаться милиции, Трегубович ответил отказом и нецензурной бранью. Тогда я произвел предупредительный выстрел в воздух, Трегубович заявил, что будет стрелять. В этих условиях я вынужден был применить оружие, стараясь произвести выстрел в ногу гражданина Трегубовича. Однако пуля срикошетила, в результате чего наступила смерть Трегубовича. Оружие было применено мною, так как существовала реальная угроза безопасности и жизни пассажиров, находившихся в данный момент в вокзальном туалете».

Хорош этот Ложкин, нечего сказать. Лейтенант, оперативный работник, школу милиции закончил, а грамотного рапорта составить не умеет. Впрочем, тут и грамота не вывезет, все стилистические изыски не помогут. Вот протокол осмотра места происшествия, подписанный помощником железнодорожного прокурора Любезновым. В кабинке вокзального сортира, где был застрелен Трегубович, не нашли ни пистолета, ни ножа. Не нашли пистолет и в зале ожидания, хотя, по словам свидетелей, Трегубович размахивал оружием под носом милиционеров и посетителей буфета. Куда же делся пистолет?

Получается, парень был совершенно не опасен. А Ложкин учинил форменный расстрел безоружного человека, а ведь лейтенант имел право стрелять только при явной угрозе применения преступником оружия. В своем рапорте Ложкин вводит следствие в заблуждение, а сказать прямо, просто врет. Не было у Трегубовича оружия, не было предупредительного выстрела в воздух, Ложкин сразу стрелял на поражение. Не по ногам стрелял, выпустил короткую очередь из автомата по фанерной двери туалетной кабинки. И смертельное ранение Трегубович получил не в результате рикошета пули. Это было прямое попадание.

Теперь ещё выясняется, что и угрозы для жизни пассажиров тоже не существовало. Как раз в это время вокзальный туалет был пуст, лишь какой-то старик то ли спал, то ли справлял нужду в одной из кабинок. Зыков покусывал кончин карандаша и злился. Ложкину вообще не следовало заходить в буфет, где пил пиво Трегубович, не следовало требовать документы. Будь лейтенант умным человеком, а главное, грамотным милиционером, он подождал бы Трегубовича в дверях буфета, отвел в отделение, а дальше по инструкции. Но лейтенант, видимо, куда-то торопился и в спешке нарушил все писанные и неписаные правила. Если кто и подверг опасности жизни пассажиров, так это именно Ложкин.

Применение оружия было необоснованным – и точка. Таким, как этот Ложкин, вообще не место в милиции, таких на пушечный выстрел нельзя к органам подпускать. Форменный псих. Сегодня он безоружного человека застрелил, а завтра? Зыков полистал бумаги. Вот характеристика Ложкина, затребованная областной прокуратурой и подписанная начальником отделения милиция. Дисциплинированный, пользуется уважением, принимал участие в боевых операциях, награжден медалью «За отвагу», контужен… Вот как, оказывается, Ложкин контужен. Теперь хоть понятно, почему он такой нервный, такой дерганый. Сперва стреляет, потом думает. Будущая судьба лейтенанта Ложкина вырисовывается довольно отчетливо. В лучшем случае его выгоняют из милиции, в худшем – отдадут под суд.

Ну а если разобраться в деле трезво, без лишних эмоций? Сжить со света человека дело не из трудных. Ложкин лейтенант, оперуполномоченный линейного отдела милиции. В ту субботу он не должен был топтаться на вокзале с сержантом Соловейко, не по чину оперу стоять в наряде. Но он вызвался подменить заболевшего товарища, сержанта Торопова. И застрелил Ложкин отнюдь не законопослушного гражданина, честного налогоплательщика, он застрелил бандита и убийцу. Нет, тут сплеча рубить нельзя. Сразу видно, Ложкин – честный парень, добросовестный, от службы, от черновой работы не бегает. Правда, нервы подлечить ему не помешает. Но это мелочи. По большому счету, на таких, как этот Ложкин, вся наша милиция держится. Нельзя человеческую судьбу сгоряча под корень рубить. Так людьми пробросаться можно.

Для начала, пусть перепишет свой рапорт. По бумагам должно получаться так, что Трегубович стрелял первым. Стрелял в милиционеров, а те только защищались. Поэтому и применили оружие. Лучше указать, что не из автомата его уложили, а из табельного пистолета. Баллистической экспертизы здесь не потребуется, никто её назначать не станет. Не сегодня завтра тело Трегубовича сожгут, как полено, в судебном морге – и дело с концом. А свидетелем, который подтвердит любые слова лейтенанта, станет тот самый старик, что спал на унитазе в одной из кабинок.

Нужно потолковать со стариком по душам – и он подпишет любую бумагу, потому что это в его интересах. Затем следует кое-что переправить в протоколе осмотра места происшествия, помощник транспортного прокурора, подписавший протокол, наверняка не станет возражать против этой затеи. В транспортную прокуратуру нужно позвонить сегодня же, не откладывая в долгий ящик. Зыков сделал пометку в блокноте. Ложкину надо обязательно помочь, лишь потому, что Ложкин, не сознавая того, очень помог прокуратуре, лично Зыкову. Приняв решение, следователь повеселел.

Зыков склонился над бумагами. Смерть Трегубовича стала лишь короткой прелюдией к дальнейшим событиям, происшедшим на вокзале. Когда на место происшествия прибыла следственная бригада, первым делом труп осмотрел эксперт-криминалист и обнаружил на левой ладони Трегубовича какие-то полустертые записи шариковой ручкой. Быстро сообразили, что это за цифры. Не что иное, как номер ячейки камеры хранения, её код. Когда труп отправили в Лефортовский судебный морг, следственная бригада осталась на вокзале, помощник транспортного прокурора распорядился в присутствии понятых вскрыть ячейку. Зыков придвинул к себе протокол изъятия сумки-холодильника из ячейки и улыбнулся, представляя себе комичность событий. Интересно, что члены следственной бригады рассчитывали там обнаружить? Скорее всего, наркотики или оружие. Но один вид объемистой квадратной сумки насторожил эксперта-криминалиста. Он принял решение вызвать взрывотехников из ФСБ. А что творилось в это время на вокзале… Сделали по громкой связи объявление, что в помещении вокзала начинаются учения по гражданской обороне, вызвали дополнительные наряды милиции, солдат внутренних войск, перекрыли все входы и выходы, стали выводить людей из здания. Но почему-то число пассажиров не уменьшалось, а росло, народ валом повалил на вокзал, толпа не рассеялась, а стала гуще. Пришлось задержать отправление поездов дальнего следования и пригородных электричек, к черту полетело все расписание. Полный мрак. Уходя из жизни, Трегубович громко хлопнул дверью.