ГУЛАГ - Энн Эпплбаум

Формально Шаламов неправ. Дезинфекция не была задумана как способ пытки – как я уже сказала, Москва издавала очень строгие распоряжения о борьбе с паразитами, и во многих документах ГУЛАГа содержится очень резкая критика начальников лагерей и лагпунктов, не сумевших эту борьбу организовать. В приказе по Управлению Дмитлага за 1933 год говорится, что в женских бараках одного из лагпунктов “грязно, постельные принадлежности в беспорядке, женщины жалуются на массу клопов, с коими санчасть никакой борьбы не ведет”[715]. В документах прокуратуры, касавшихся подготовки ряда северных лагерей к зиме 1940–1941 годов, с негодованием говорится, что в Буреинском ИТЛ “санитарно-бытовые условия заключенных плохие, вшивость в бараках, клопы, что отрицательно действует на отдых заключенных”. В Новосибирском ИТЛ большая завшивленность. В одном лагпункте вши обнаружены у 100 процентов заключенных. “В результате плохого санитарного состояния лагеря имеется большое количество кожных и желудочно-кишечных заболеваний. <…> Из приведенного видно, что антисанитарное состояние лагеря обходится очень и очень дорого”.

В другом лагпункте, гневно продолжали авторы документа, было две вспышки тифа; заключенные там ходят черные от грязи[716]. Жалобы на засилье вшей и негодующие требования избавиться от них из года в год звучали в отчетах, представлявшихся гулаговскими прозекторами[717]. После вспышки сыпного тифа в Темлаге в 1937 году начальник лагпункта и заведующий медсанчастью были сняты с должностей, обвинены в “преступной беспечности и бездеятельности” и отданы под суд[718]. Пытались использовать не только кнут, но и пряник: в 1933 году в Дмитлаге объявили, что за успешную борьбу с клопами лагерники будут премироваться[719].

Отказ заключенных от мытья воспринимался очень серьезно. Ирэн Аргинская, которая в начале 1950‑х была в особом лагере для “политических” в Кенгире, рассказывала, что женщины, принадлежавшие к одной из религиозных сект, ни за что не хотели мыться. Их мыли насильно:

Я болела и получила освобождение от работы. И в тот момент, когда я болела, прошли надзирательницы и сказали: “Все больные мыть монашек”. Картина была такая: к их секции подвезли телегу, и мы начали их выносить и складывать на эту телегу. Они очень возражали, они нас кусали, били и прочее. Но тем не менее, когда их клали, они уже лежали тихо. Потом мы сами впряглись в эту телегу и довезли их до бани. Там мы их вынимали из этой телеги, раздевали, и это было самое ужасное, потому что часто себе позволять такие вещи лагерное начальство не могло, поэтому с нее снимаешь одежду, а с нее прямо сыпятся вши. Потом их складывали под душ, пускали воду, и мы их мыли. А в это время их одежда прожаривалась[720].

Аргинская, кроме того, вспоминает, что в Кенгире “в принципе в баню можно было ходить свободно”. Леонид Ситко, который до ГУЛАГа был военнопленным в Германии, рассказывал в интервью, что в Степлаге и Минлаге “можно было помыться в любое время, там можно было и стирать; вшей, в отличие от немецкого лагеря, не было”[721]. Иной раз на предприятии, где работали заключенные, был душ, и им можно было тайком или открыто воспользоваться. Так поступал Исаак Фильштинский, сидевший в Каргопольлаге, где в бане, куда водили бригадами, всегда не хватало горячей воды[722].

Так или иначе, в словах Шаламова, который был крайне низкого мнения о лагерной гигиене, есть доля истины. Несмотря на все инструкции, требовавшие серьезного отношения к мытью и дезинфекции, местное лагерное начальство часто подходило к ним формально и не заботилось о результате. Либо не хватало угля, чтобы поддерживать в дезинфекционной камере нужную температуру; либо те, кто отвечал за гигиену, работали спустя рукава; либо месяцами не завозили мыла; либо завозили, но запасы разворовывались. В колымском лагпункте Дизельная “во время банных дней каждому заключенному давали маленький ломтик мыла и большую кружку теплой воды. Как быть? Сливали человек пять-шесть свои кружки в одну шайку и этой водой обходились – и намыливались, и обмывались”.

В лагпункт Сопка вода “доставлялась, как многие грузы, по бремсбергу и узкоколейке, а зимой добывалась из снега. Но там и снега-то почти не было, его сдувало ветром. <…> Работяги приходили из шахты все в пыли, а воды в умывальниках не было”[723].

На помывку обычно отводилось всего несколько минут[724]. В 1941 году в одном из лагпунктов Сиблага инспектор, к своему возмущению, обнаружил, что из-за халатности начальства заключенные не мылись два месяца[725]. В наихудших лагерях бесчеловечное отношение к зэкам приводило к тому, что мытье для них превращалось в пытку. Банные ужасы описывают многие, но ярче всех – тот же Шаламов, посвятивший колымским баням целый очерк. Несмотря на усталость, заключенным приходилось ждать там очереди часами: “В баню ходят или после работы, или до работы. А после многих часов работы на морозе (да и летом не легче), когда все помыслы и надежды сосредоточены на желании как-нибудь скорей добраться до нар, до пищи и заснуть – банная задержка почти невыносима”.

Вначале зэки долго стоят в очереди на морозе. Затем их пускают в раздевалку – до сотни человек в помещение, рассчитанное на десять-пятнадцать.

В бараках тем временем идет уборка, при которой выбрасывается все “лишнее”, чем они обзавелись, – запасные рукавицы, портянки и тому подобное:

Человеку свойственно быстро обрастать мелкими вещами, будь он нищий или какой-нибудь лауреат – все равно. <…> Обрастает так и арестант. Ведь он рабочий – ему надо иметь и иголку, и материал для заплат, и лишнюю старую миску, может быть. Все это выбрасывалось, и после каждой бани все вновь заводили “хозяйство”, если не успевали заранее забить все это куда-нибудь глубоко в снег, чтобы вытащить через сутки.

В самой бане всегда не хватало воды – помыться толком было невозможно. Людям давали деревянную шайку “не очень горячей воды”, которую остужали кусками льда. Лишней воды ни у кого не было, “да и покупать ее никто не может”. Не хватало и тепла; ощущение холода “усугубляется тысячей сквозняков из дверей, из щелей. <…> Каждая баня – это риск простуды…” Баня отличалась еще и “гулом, дымом, криком и теснотой (кричат, как в бане, – это бытующее выражение)”[726].