Гаврила Державин: Падал я, вставал в мой век... - Арсений Замостьянов

Державин старел, но второй жене давал больше поводов для ревности, чем первой. Частенько приходилось ему писать жене в таком духе: «Каково ты, милый и сердечный друг, почиваешь? Я думаю, обезпокоена вчерашним вздором? плюнь, матушка: довольно, — я твой. Я иду к Арбеневу поутру сам хлопотать за твоего Поздеева и за Марью Алексеевну Беклемишеву. То-то ли вам не честь, что скажет по вашим комиссиям сенатор? Поеду в сенат. Не знаю, где обедаю, но только у вас буду. Будь, мой друг, спокойна».

По живости слога можно предположить, что подозрения не были напрасными.

Он придумал и ей ласковое поэтическое имя — Милена. В поэзии она останется как «Хозяйка статная, младая». Но рядом неизменно витает и образ незабвенной Плениры. Ему казалось, что Пленира завещает его Милене — об этом Державин рассказал и в стихах:

Я вижу, ты в туманеТечёшь ко мне рекой!Пленира на диванеПростёрлась надо мной,И лёгким осязаньемУст сладостных твоих,Как ветерок дыханьем,В объятиях своихМеня ты утешаешьИ шепчешь нежно в слух:«Почто так сокрушаешьСебя, мой милый друг?Нельзя смягчить судьбину,Ты сколько слёз ни лей;Миленой половинуЗайми души твоей».

Впрочем, иногда он в стихах окликал жену и реальным именем:

К богам земным сближатьсяНичуть я не ищу…Душе моей покоюЖелаю только я.Лишь будь всегда со мноюТы, Дашенька моя.

Но забыть Катерину Яковлевну не умел. «Часто за приятельскими обедами он (Державин) вдруг задумается и зачертит вилкою по тарелке вензель покойной, — драгоценные ему буквы К. Д. Вторая супруга, заметив это несвоевременное рисование, всегда выводит его из мечтания строгим вопросом: „Ганюшка, Ганюшка, что это ты делаешь?“—„Так, ничего, матушка“, — обыкновенно с торопливостью отвечает он, потирая себе глаза и лоб, как будто спросонья». Всё-таки Жихарев был отменным мемуаристом, Державин здесь как живой.

В новгородском имении Званка вокруг Державина неизменно крутился его личный секретарь Абрамов, самый способный человек в деревне. Он выучился не только читать и писать, но показал себя одарённым рисовальщиком и архитектором. Он устраивал фейерверки, был своего рода режиссером народных празднеств. Державин нарадоваться на него не мог, даже обедать любил в обществе Абрамова. За господским столом секретарь вёл себя раскрепощённо. Трудно было не заметить, что всё чаще от него пахло водкой. Каждый в деревне рад был угостить барского любимца — как тут устоять? Однажды Дарья Алексеевна попросила супруга избавить её от общества деревенского пьянчуги. Но Державин был неумолим: «Ничего, душенька, делай, как будто ничего не замечаешь». Отказываться от дружбы с Абрамовым он не желал даже по просьбе жены… Мрачная, молчаливая Дарья Алексеевна воротила нос от весёленького секретаря, но мужу не перечила. Случались у неё приступы дурного настроения, благо поводы для ревности Анакреон давал ей частенько. Милена пыталась ограничить гастрономическую удаль Державина: его трудно было оторвать от понравившегося кушанья, это сказывалось на здоровье, хотя толстяком Державин так и не стал.

«Покрытый сединами, он был чрезвычайно приятной наружности: в хорошем расположении духа он обыкновенно припевал или присвистывал что-нибудь, или обращался стишками то к птичкам, которых было так много в комнатах, то к собачке своей Тайке, которую обыкновенно носил он за пазухой», — вспоминала Софья Васильевна Капнист-Скалон, дочь друга и племянница. Того же мнения придерживались и любимые племянницы — сёстры Львовы, да и молодые дочки соседей-помещиков. Державин превращался в образцового Анакреона!

ТРИУМФ И СТЫД ИЗМАИЛЬСКИЙ

«От судьбы не уйдёшь, и часто смертный удел настигает в дому человека, который бежал с поля брани. Труса никто не жалеет, никто не чтит; героя, напротив, оплакивает весь народ, а при жизни чествуют его, как божество», — писал спартанский поэт Каллин.

Вести с Дуная Державин получал ежедневно. Фантастические слухи чередовались с точными сведениями о бедах и победах русского воинства. Побед насчитывалось больше…

Разговоры о «национальной идее» нередко возникают от суеты и праздности. Россия — воинская цивилизация. Армия для нашей страны — сокровенная часть народной культуры, уж так распорядилась История. Национальная идея не может появиться как гомункулус, её невозможно вывести лабораторным путём. Она проявляется органично, в характере народа, в его судьбе. А всенародная сплачивающая идея в России давно есть. Она зашифрована в одном слове, которое мы пишем с большой буквы, — Победа. Она звенела мечами Дмитрия Донского на Куликовом поле, она высекала искры копытами кавалерии Меншикова под Полтавой. Её имя шептал рядовой Александр Матросов и во весь голос произносили орудия московских салютов.

Банальные любители «обратных общих мест» в России (как и везде) не переводились никогда. Некоторые из них с чаадаевских времён умело изливали на бумагу свои рефлексии, в которых пульсирует напряжение духовной жизни. В самобичевании, в огульном низвержении святынь, наверное, есть притягательность, сладкая отрава. Мы не раз увидим и новых ненавистников Петра Великого, для которых Полтава — не слава, а колыбель ненавистной империи. Им не по душе победы, они хотели бы видеть Россию маленькой озлобленной страной. Вот и пыжатся, чтобы победы в народном восприятии истории оказались в тени поражений. Медный всадник империи пугает их: ведь он окорачивает распри индивидуальностей во имя народного большинства. Он уничтожает очаги распада, декаданса.

Стоит только произнести: «Куликовская битва», «Полтава», «Измаил» — и сразу становится ясно, что объединяющая идея у русского народа давно уже есть — и она появилась на свет не в кабинете политтехнолога. В кабинете врут, а во поле — бьют! Державин никогда не увлекался идеологическими химерами чужестранного происхождения.

Что такое — самодержавие, прославленное Державиным? Ещё во времена Московского царства русские если не понимали, то чувствовали, что политика греховна. Самодержец принимает на себя грех — и мы отвечаем ему почтением, немыслимым для Европы. Он — хозяин земли Русской, помазанник Божий. Это не ритуальная проформа, но скрепа, к которой следует относиться всерьёз. Цеховая культура в русских городах развивалась робко. Куда важнее оказались монастыри — вот очаги культуры и ремёсел Древней Руси. И тут важно, что монастыри — это пространство, в котором нет и не может быть частной собственности и римского права.