Ольга, княгиня зимних волков - Елизавета Дворецкая

«Старуха» сбросила личину вместе с платком и косой, открыв молодое лицо под тонким белым повоем. Взгляд серых глаз в окружении красивых черных ресниц был прикован к морде волка. Тот постоял, глядя на нее и будто не веря своим глазам, потом медленно стянул личину. Это было подобно превращению, настоящему «оборачиванию», когда старая вдруг стала молодой, а зверь – человеком.

И они застыли, глядя друг на друга, едва дыша и не находя слов. Они хотели сказать и спросить так много, что не говорили ничего, а лишь впивались глазами друг в друга, надеясь все понять и выразить без слов. Равдан видел, что она по-прежнему носит убор замужней женщины, а значит, считает себя женой. Но если бы муж у нее был другой, она не искала бы его, своего лесного супруга, а наоборот, пряталась бы…

Потом Ведома вдруг ожила, протянула к нему руки.

– Прости меня! – крикнула она, подавляя желание разрыдаться. – Я не должна была идти на жальник… но я себя не помнила от горя, и я не могла подумать, что он обманет меня, что моя сестра жива, а моя мать здорова!

Равдан едва ли услышал и понял ее речь. Только уразумев, что она, кажется, просит прощения за уход из дома, который привел к таким последствиям, он метнулся к ней, обхватил, прижал к себе и стал целовать – со всем пылом, накопленным за два с лишним месяца разлуки. Тяжелые шкуры, надетые поверх кожухов, мешали им, но не было времени оторваться и их снять. Ведома поняла, что он не сердится. Она жаждала рассказать ему, как скучала, как томилась и как хочет снова быть с ним. Но даже если бы он дал ей говорить, не нашла бы слов.

А Равдан даже не задумывался, чей это дом и почему она уверена, что здесь их не застанут. Он понимал, что у них совсем мало времени – единый миг, пока колесо года застыло на нижней точке и не тронулось вверх.

– Пойдем со мной! – Наконец Равдан оторвался от нее и посмотрел в пылающее лицо своей жены. – Пойдем сейчас, пока всем не до нас! Выйдем из городца – никто не заметит. Я в лесу живу, и ты будешь со мной.

Он потянул ее к двери, но она остановилась.

– Нет. Я не могу уйти. Ты не знаешь, как все вышло: отец мою сестру объявил умершей и чужую девочку вместо нее похоронил. Теперь хочет меня замуж выдать. Если я опять исчезну, он выдаст Приянку. А ей восемь лет!

– Так что же, – Равдан выпустил ее руки, – ты пойдешь замуж?

Весь его вид и голос выражали негодование.

– Нет! Я не пойду! – с решимостью крикнула Ведома. – Ты – мой муж, другого не будет! Но не так! Убегу – загублю сестру и мать! Я по-другому сделаю!

– Как?

– Не… не могу сказать… – Ведома с отчаянием понимала, что не сможет в нескольких словах изложить свои смутные надежды на вмешательство Альдин-Ингвара. – Но ты не смей во мне сомневаться! – Она даже топнула в гневе, видя его сердитое лицо. – Я не выйду ни за кого другого!

– До весны обожди! – Равдан снова шагнул к ней и взял за плечи, непривычно большие под шкурой, так что самой женщины и ощутить было нельзя. – Только до весны! А там я вызволю тебя. Ты моей женой уже перед всем светом будешь!

Он тоже не мог так взять и рассказать ей все: про лесную дружину, про договор со старейшинами, про попытку Лютояра найти поддержку аж у самого Ингоря киевского. Все это было где-то далеко, а здесь и сейчас была она, его жена – ее лицо, ее горящие серые глаза, раскрасневшиеся щеки, полуоткрытые губы.

Забыв, что еще собирался сказать, Равдан снова прижал ее к себе. Потом содрал мешающие шкуры, стянул с нее кожух и наконец обнял как следует, чувствуя в руках знакомое стройное тело. Торопливо и горячо Ведома отвечала на его поцелуи, одновременно давая ответ на вопрос, который был сейчас всего важнее: любит ли она его, хочет ли по-прежнему быть с ним?

Сбросив на пол волчью шкуру, Равдан толкнул Ведому к лежанке, где оставался тюфяк без настилальника и большая медведина. Сама Ведома когда-то спала здесь – когда жила у бабки. Если бы у кого-то чудом хватило смелости заглянуть в избу старой колдуньи той священной ночью, когда мертвые возвращаются к живым, он застал бы такое зрелище, какого никак было предвидеть невозможно.

Но вот завыл у костра Рысь – Белый Волк, созывая стаю для возвращения в лес. Равдан предусмотрительно отдал ему на эту ночь белую шкуру и должность вожака, понимая, что во всем этом не сможет ни на миг ускользнуть от людских глаз.

Когда Равдан ушел, на ходу затягивая шкуру и нахлобучивая личину, Ведома не стала вставать, а еще долго лежала, накрывшись своим кожухом и пытаясь как можно дольше сохранить ощущение запаха Равдана, его тепла, его близости. Теперь уже ей было все равно, если хирдманы заметят подмену и обнаружат, что всю ночь «пасли» совсем не ту козочку, которую их послали стеречь. Растворились во тьме лесные волки, и теперь никто уже не угадает, с кем она виделась этой ночью.

Так и заснула. Вся она была полна Равданом и верила, что теперь ей хватит сил дожить до весны.

После Корочуна в Свинческ начали съезжаться гости. Первыми приехали сразу трое сыновей полоцкого князя Всесвята: Держияр, Владивой, Городислав. Старший, семнадцатилетний отрок, держался уже по-взрослому. Покойному Зоряну они приходились двоюродными братьями, поэтому, когда приехавший к ним Берси заявил от имени Сверкера, что смолянский князь намерен искать мести за смерть своего нареченного зятя (о Нежане лучше было умолчать) и позвал их с собой, они никак не могли отказаться от исполнения родового долга.

Еще дней через десять прибыли гости с берегов Ильмень-озера: князь Селимир из Люботежа, Своигость – из Житобужа. Требогость словенский прислал младшего брата Гостомысла: не рискуя открыто ввязываться в это дело, он все же не хотел полностью остаться в стороне. В случае падения Ингвара выиграл бы больше всех.

Свинческ ожил, загудел, как не бывает и летом. Все гостиные дворы были заняты приезжими и их дружинами, что ни день Сверкер устраивал пиры, охоты, то катанье с гор на санях, то борьбу.

Прошли те времена, когда смолянский князь прятал свою дочь от чужих. Ведоме приходилось встречать каждого гостя, подносить рог, обязательно выходить в гридницу по вечерам и разливать им пиво.

– Женихов у нас, что сору! – ворчала Гостислава. – Один в сыновья годится, другой в отцы – любого выбирай!

Она немного преувеличивала: младший из приезжих, полоцкий княжич Городислав, был всего на год моложе Ведомы. Зато старший, князь Селимир, за громкий голос прозванный Велегласом, и правда был почти ровесником Сверкера. Но кто станет считать года, когда речь идет о союзе против общего врага?

Каждый вечер князья толковали о своих делах. Ведоме поневоле приходилось слушать. И она с изумлением узнавала, что в вину внукам Ульва волховецкого ставят именно то, чем бабка Рагнора учила ее гордиться: неустанное стремление расширять свои владения. Пять ильменских князей вместе имели меньше земли, чем один Ингорь киевский, и все сходились на том, что ему этого мало. Не случайно же он из Волховца перескочил в Киев и отнял его у законного наследника Олега Вещего, а жену взял в Плескове. Весь Путь серебра теперь был зажат его землями, будто тройными клещами. Ильменские и верхнеднепровские князья уже чувствовали, как их сжимают эти клещи, и понимали, что с каждым годом внуки Ульва становятся сильнее. Их нужно было остановить, пока не стало поздно.

Князья не сходились только в одном: с какого конца начать. Ильменские, особенно Гостомысл, настаивали на том, что нужно сначала напасть на Волховец, разбить Тородда, младшего Ингорева брата, а затем выступить на Ингвара-младшего, который из Ладоги пойдет ему на помощь. Поскольку от Волховца владения младших словенских князей были отделены только водами озера, это можно было успеть сделать, пока весть о нападении не достигнет родичей Тородда.

Но на это Сверкер не соглашался. Он понимал, что даже если замысел ильменцев удастся, то потом Ингорь киевский пойдет на них через смолянские земли. А придут ли ильменцы ему, Сверкеру, в этом случае на помощь – еще бабкам в решето надо посмотреть. Скорее словены и полоцкие кривичи предоставят двоим варяжским князьям разбираться между собой, а потом уже станут договариваться с тем, кто победит.

– Не очень-то умно нападать на внуков Ульва в их собственных владениях, – говорил Сверкер. – На своей земле всякий стоит крепко. Гораздо лучше нам воспользоваться случаем, когда Ингорь киевский находится далеко от дома. И этот случай – сейчас. Он каждую зиму ходит в полюдье и в эти дни должен быть в земле радимичей. Я давно выслал людей, чтобы наблюдали за его передвижениями, и ближе к делу мы будем точно знать, где его найти. Здесь ему негде укрыться, его дружина утомлена долгим переходом по зиме, а вокруг – чужая земля. Я уж не говорю о том, что все им собранное по дороге достанется нам.

Это соображение князья тоже находили немаловажным. И готовы были прислушаться к доводам Сверкера: одолеть усталую дружину, находящуюся далеко от дома, не казалось таким уж трудным делом.