Варшава в 1794 году (сборник) - Юзеф Игнаций Крашевский

Любовь и согласие между супругами были такими, каких трудно найти где-нибудь на свете. Поэтому эти скупые дни, которые Шарый проводил у себя, казались ему золотыми и пролетали как золотой сон.

Домна, которая некогда была красивой девушкой, после рождения первого сына ещё похорошела и как бы только теперь такой оказалась, какой должна была быть зрелой.

Осталось у неё это обаяние девичьей невинности, какое имела раньше, а пришла серьёзность материнства и его счастье, которое на красивом личике светилось как бы блеском Божьего благословения.

Когда в воротах объявляли о возвращающемся Флорике, взяв сыночка на руки, с песней на устах, с весельем на челе выходила жена ему навстречу, тем большую показывая радость, чтобы не беспокоился о том, что должна была перетерпеть в его отсутствие.

Храбрая женщина никогда не жаловалась, дабы не заливать сердце мужа горечью; а когда старый Далибор иногда, как это обычно делают люди его возраста, нареканиям не знал меры, она закрывала ему мягко уста, лаская, прерывая, переворачивая разговор, чтобы Флориан дома мог немного насладиться покоем.

А как раз с этим тут было трудно!

Козлароги думали, что злому человеку, в конце концов, надоедят эти преследования и борьба; особенно, что они были безрезультатными; но напротив, чем менее ему везло, тем сильнее разбойник навязывался и все силы напрягал.

Далибор, наконец, напал на мысль, чтобы у недостойного Бука хоть бы выкупить мир. Готов был на это пожертвовать запас денег, какой у него был. Использовали приятелей, что могли сблизиться с Никошем и подать мысль какой-нибудь договорённости и согласия. На первое упоминание об этом Бук сорвался, а было это в Серадзе на съезде землевладельцев, крича, что, если бы ему дали такую гору золота, какой была Вилча, не купил бы за неё мир с Шарыми, потому что для этого он и жив, чтобы мстить ему за единственное украденное сокровище.

– Я был бы другим человеком, – сказал он, – если бы получил ту жену, которую хотел иметь. Богу бы и людям предался и за грехи мои понёс покаяние – не дали мне её… Лилась моя кровь, литься будет их кровь аж до последней капли и либо я буду её иметь, либо погибну.

Стали ему другие напоминать, что она была женой другого, что её никогда получить не сможет.

– Тогда пусть умрёт тот, кто её забрал у меня, – кричал разбойник, – или пусть и она умрёт, чтобы её ни он и никто не имел, когда я иметь не могу! Пока я жив, не отступлю.

И клялся так страшно, что слушающие затыкали себе уши. Поэтому не было иного способа, как поставить его перед королевским судом и обвинить в насилии и преступлениях. Но из-за этих постоянных воин суды и съезды не всегда проводились вовремя, Бук не появлялся на них, судили заочно, а схватить было невозможно.

Таким образом, Леливы и Козлароги с кровными должны были предпринять последнее средство: поджидать злого человека, чтобы убить.

Никош Бук, который сам некогда был разбойником и знал, что голова его стоила много, умел её беречь. Догадался, что ему угрожало, никогда не выезжал из дома без людей, подбирал самых лучших, вооружался как на войну, притом, был бдительным, выгадывал пору, проскальзывал такими дорогами, что выследить его было невозможно, а одной дорогой никогда два раза не пускался.

Он имел и тот разум, что умел усыплять людей. Иногда его долго слышно не было, сидел тихо, говорили, что болен, начинали дышать легче; а он, приспособившись в молчании, вдруг потом бросался на беззащитных.

Хотя казалось, что никакая опасность не грозит, в Сурдуге постоянно должны были быть начеку, а эта бдительность и страх утомляли и старого Далибора, и Флориана. Замок, как во время войны, должен был иметь гарнизон, оружие и всё, чего требовал для обороны, потому что всегда рассчитывали на внезапное нападение. Остроколы и деревянный пояс, когда что-нибудь из глины отваливалось, раз за разом облепляли и обмазывали заново, чтобы не подложили огня под них, которые выдержали уже несколько ударов вместе со смолой и паклей.

Хоть Шарый нуждался в людях для своих поселений и в замке и они рекомендовались ему, колебались их принимать, потому что и то бывало, что в них насланных предателей потом признавали.

При этих всех повседневных волнениях иная женщина глаза бы выплакала и прокляла бы свою несчастную судьбу, но Домна была женщина великого духа, рыцарская, как муж, – и а огне том жила, напевая и смеясь, как бы в своей стихии.

Также мужу, который вынужден был отправлять свой рыцарский долг и службу, не становилась помехой никогда, не задерживала его, когда шёл, ни слезами, ни словом. Скорее успокаивала его, когда садился на коня, чтобы о доме не очень беспокоился, потому что они с отцом одни сумеют справиться. В его отсутствие такая же мужественная, она и Далибор должны были бдить без передышки.

Ночью стражники ходили с трещотками и перекликались. На малейший подозрительный шорох били в доску людям, чтобы вставали.

Вечером, не полагаясь ни на кого, сам Далибор или Домна обходили гродек вокруг, пробуя каждую дверцу, хорошо ли была заперта, закрывая каждое окно и следя, под рукой ли за остроколами камни, колья, крючки.

Далибор, не очень расположенный ко сну, несколько раз ночью вставал. Появлявшихся днём у ворот каких бы то ни было людей должны были допрашивать и осматривать, кто был, прежде чем пускали. Даже до другой деревни ехать без вооружённых было невозможно, также у границы, где дороги были заросшие, потому что никто не отваживался ступить на них.

И когда в этом раньше таком спокойном поселении всё было открытым, царил достаток, скапливались запасы, теперь было всё тесней.

Зато пустая когда-то Вилча Гора, теперь называемая Буком, уже на прежнюю не была похожа. Посередине стоял большой замок, а, так как Никош держал многочисленное стадо, наколотили вокруг сараев для него и для свиней. На территории перед замком, после её сожжения, раскопали ров и залили водой, а в центре, словно на зло, построили новые хаты. Разбойники, что одни сюда приходили, силой и разными способами баб себе насобирали. Свозили их, когда иначе не могли, откуда-то из света и таких, которых уже никто не хотел, а так как держали в строгости, это не разбегалось.

Другим добровольно, для святого мира, соседи-крестьяне дочек и сестёр давали, хоть это не на много пригодилось, потому что из-за этого дичь