Усман Юсупов - Борис Ресков

Уже на третий год урожай персиков удался такой, что собирать не успевали: смуглые, словно подпаленные с одного бочка, покрытые золотистым пушком плоды падали на траву (черенки не выдерживали тяжести). Он не мог смотреть на это.

— Слушай, — сказал Айтметову, — привози в выходной из города людей. Поработают в саду, на свежем воздухе, соберут килограмм по сто, погуляют, отдохнут.

Нашелся осторожный, предупредил:

— За всеми разве уследишь…

Юсупов вспылил:

— Ну и что, если каждый возьмет пять-шесть кило? Не спекулировать же, кушать! Себе, детям. На здоровье!

Так говорил в этом случае Юсупов, для которого государственная копейка была священна. Позаимствовать пустяк для личных нужд — святотатство.

На такой должности, у «золотого дна» должен находиться коммунист. Здесь напрасны эпитеты — честный, преданный народу и т. д. Коммунист — этим сказано все. Человек, находящий единственный смысл жизни в служении идее, пусть он немного фанатичен; не надо, как говорят, бояться ни этого слова, ни этого свойства честной души.

Оба они, и Усман Юсупович, и Юлия Леонидовна, были коммунистами. Вспоминают, — странно, что не без удивления, — как педантично отсчитывала она кассирше в рабочей столовой пять копеек за стакан компота. Если были у Юсуповых зримые враги, то это, после фашистов, — стяжатели, ловчилы, воры, запускающие волосатую руку в богатую общественную казну.

Два типчика из краев заморских (если считать, Каспий морем) явились однажды и к Юсупову в Халкабад. Явились так, будто в Узбекистане собственные жулики перевелись. Сказали, поблескивая золотыми зубами, почтительно двигая мощными, до синевы выбритыми подбородками, что они-де редкие специалисты по производству шампанского ускоренным способом, который в Узбекистане еще неизвестен, а жаль, потому что трудящиеся очень хотят пить недорогое шипучее вино.

Оба стояли у крыльца конторы. В помещение Юсупов их не пустил. Невдалеке подремывал в своей размеченной шашечками «Волге» нанятый в Ташкенте таксист.

— Пятьдесят пять рублей, — сказал Юсупов.

Они не поняли.

— Пятьдесят пять рублей в месяц в золотые зубы каждому, — объяснил он. — А украдете копейку — повешу без суда. Сам. Устраивает?

— Шутите. — сказали они и, вымученно улыбаясь, пошли к машине, но Юсупов, побагровев, крикнул своим людям, чтоб шофера задержали и составили акт на него: как он смел, мерзавец, гонять в район городское такси?

— Вон! — крикнул Юсупов, и дельцы рысцой затрусили к большой дороге, вмиг растеряв апломб и нагловатость.

Стыдно упоминать о подобных ничтожествах рядом с именем Юсупова. Но они же были и есть, к сожалению, — существа, исповедующие животные идеалы счастья: кто сам лучше спит и сам лучше жрет, тот живет достойнее. «Как настоящий мужчина», — добавляют не без самолюбования.

Вот он был мужчиной в самом полном и самом высоком смысле. Он был отцом многодетной семьи, и судите сами, каково было ему получать от жены вот хотя бы такие письма: «…К зиме купила Ульмасу и Фархаду форму и Ульмасу зимнее пальто. Но ни у меня, ни у Зои, ни у Инны нет зимней обуви. Ходим черт знает в чем. Инна через месяц должна уехать в Ленинград. Там очень холодно, а у нее нет зимней одежды.

…В доме у нас страшный холод, котельная обогревает очень плохо; оказывается, эта котельная рассчитана на другой вид топлива, — уголь горит плохо. Пробовала топить дровами — от дров нагревалась хорошо, и было тепло, но дров у нас нет.

Усман, хочется поехать к тебе, но оставлять одну Инну с ребятами нельзя…»

И все же не жалобы на нелегкий быт главное в этом письме, посланном в совхоз «Баяут-4».

«…Дело в том, что тебе, мне и особенно детям нужно, чтобы мы были все вместе».

Он не стал тогда благоустраивать ташкентский дом — привез всех в совхоз. Семья жила на том уровне, на каком положено жить семье директора. Только так. Был, правда, случай, он пожалел, что нет у него ни гроша на сберкнижке. Уже в Халкабад приехали в гости к нему белорусские товарищи, из тех, что жили в Узбекистане в годы войны. Он позвал на плов, угостил превосходно, но все-таки попросил жену:

— Дай-ка все, что у нас осталось до зарплаты. Пошлю шофера в рабкооп за халатами. Какой же я узбек, если отпущу гостей без подарков?

Предлагали ему — взять из кассы, а потом оформить расход решением дирекции. Он отказался жестко:

— Нет. Они ко мне приехали. Лично.

Не забывал упомянуть, когда давал кому-либо на прощание дыню или виноград, что это из собственного сада. Присутствовал здесь, разумеется, и оттенок авторской гордости: вот, мол, что за чудо я вырастил в этой просоленной степи. В «Баяут» приезжал к нему Константин Михайлович Симонов, всегда искренне любивший Юсупова. Уже затемно вышли и сад… Юсупов велел зажечь факелы и показывал, гордясь, гранаты, виноград, айву, яблони, цветы. Дал гостям секаторы:

— Режьте. Вот «хусайни», вот «победа». Берите. Это я сам сажал.

За Халкабад Юсупова наградили орденом Трудового Красного Знамени. Он сказал с трибуны:

— Моя мечта была — осваивать Голодную степь, новые земли. Мне посчастливилось осуществить это своими руками. Не общее руководство осуществлять, а лично работать. Я доволен, я счастлив.

Чувствовал не разумом — уставшим сердцем: мало осталось дней. Знал, что не суждено увидеть многое, что было заложено при нем, но жил — не растерял это свойство — будущим. Уже после смерти Юсупова сдадут самый мощный в Средней Азии холодильник, кварталы двухэтажных жилых домов, большую школу и — предмет его особой заботы — техникум на шестьсот мест, где будут готовить бригадиров для Халкабада — современных специалистов, знающих машины и агротехнику, — садоводов, виноградарей, овощеводов.

Он мог бы увидеть все это, но не в силах был изменить своему существу: прожить хоть один день без забот, без мыслей о деле, без волнений по серьезным поводам и по пустякам. Увидел, как подростки сажают вдоль дороги чинары, рассердился: «Губят такие ценные деревья!» Сам начал сажать деревце за деревцем на солнцепеке, не замечал времени.

Бульдозерист нечаянно, а может, по неопытности срезал ножом молоденькую тую. У Юсупова исказилось от боли лицо. Шамед Чакаевич испуганно остановил его:

— Не надо так переживать. Другую посадим.

Он отмахнулся:

— Как ты не понимаешь? Они же — как люди. Их вырастить надо.

— Все принимал близко к сердцу. Оно и не выдержало, — так просто объяснил Айтметов раннюю смерть Юсупова.

Наверное, это заключение, не претендующее на медицинскую обоснованность, самое точное. Сколько их в истории и памяти народа, революционеров, коммунистов, чье сердце остановилось до срока… Юсупов встал и здесь в один ряд с ними. Есть, правда, одно загадочное совпадение: Юсупов почувствовал себя худо именно в ту памятную многим весеннюю ночь, когда в Ташкенте произошло землетрясение, — 26 апреля 1966 года. В Халкабаде толчки почти не ощущались, но, как показала статистика, число смертей, особенно среди сердечников, возросло в апреле — мае почти во всем Узбекистане. Что за связь между глухим, загадочным бытием недр и человеческим существованием? Или мы впрямь — и люди и деревья, и гранит — единое целое.