Сиротский дом - Лиззи Пэйдж

потом мог их перенести. – Питер с безучастным видом ее слушал и не говорил ни слова.

В этой комнате, думала Клара, когда-то жил Айвор; он спал именно на этой кровати под окном; и у него все в жизни получилось именно потому, что всего лишь один человек – монахиня, сестра Кейт, – в него поверил. Но ведь и она, Клара, тоже способна сделать для Питера нечто подобное. И даже без помощи Айвора. А Питер продолжал, скорчившись, сидеть на полу и лениво перелистывать комиксы.

– Ох, да ведь уже пять часов! – спохватилась Клара. И тут же снаружи донесся автомобильный гудок. Приехал дядя Питера. Питер нехотя поднялся, и Кларе показалось, что из дома ему выходить совершенно не хочется. Вид у него был чрезвычайно неуверенный.

– Ну, что же ты? Беги скорей! – ласково улыбнулась ему Клара. – Насчет комиксов не беспокойся: до завтра они никуда не денутся.

Предложение «бежать скорей» Питер воспринял своеобразно: он потащился к двери так медленно, словно ноги у него прилипали к полу.

А на следующий день он попросил у Клары несколько листов хорошей бумаги.

– Если хочешь, я могу тебе сетку нарисовать? – предложила она.

Питер хотел, и Клара отлично его понимала. С помощью такой сетки любой мог перенести желаемый рисунок на свой лист бумаги; эти клеточки как бы обещали некую свободу, хотя и в заданных рамках. Ну, а самой Кларе всегда нравилось чертить ровные вертикали и горизонтали, так что с помощью линейки она быстро изобразила для Питера на листе бумаги отличную сетку. Эти квадратики и прямоугольники казались ей еще одним способом привнесения порядка в возникший хаос.

– Интересно было бы посмотреть, что ты с помощью этой сетки нарисуешь, – сказала она и, заметив, как он нетерпеливо мотнул головой, быстро прибавила: – Нет, ты, конечно, вовсе не обязан мне свои рисунки показывать. – Она даже немного испугалась, что все испортила. – Искусство – вещь все-таки очень интимная. – Эти слова прозвучали и вовсе неискренне, и она заторопилась: – Ну, в общем, ты понял, что я имею в виду. Постарайся просто получить хоть какое-то удовольствие.

* * *

Дорогая Мэрилин!

Извините, что давно Вам не писала. Надеюсь, у Вас все хорошо и вся семья в добром здравии. Я теперь живу в Саффолке и работаю заведующей детским домом. Вам может показаться, что это не совсем соответствует моему характеру – мне во всяком случае именно так и кажется, – но порой, видимо, неплохо сделать и нечто такое, что идет вразрез с твоим характером: ведь только так и можно выяснить, каков он, твой настоящий характер. Вы ведь знаете, что Майкл навсегда останется в моем сердце. Навсегда. Он сделал меня самой счастливой девушкой в мире. Однако прошло уже больше четырех лет, и вряд ли я так уж не права в своем желании вновь почувствовать себя счастливой. Я познакомилась с одним человеком. Пожалуй, сейчас еще слишком рано делать какие-то выводы – хотя, может, и нет! – но он уже попросил моей руки, и я дала свое согласие. Он – человек совсем иного склада, чем Майкл, но он, безусловно, хороший человек. Его зовут Джулиан Уайт. Он солиситор.

Не знаю, захотите ли Вы, чтобы наша переписка продолжалась. Я всегда любила с Вами поговорить, поделиться историями о Майкле.

Рассказывала ли я Вам, например, о том, как Майкл иной раз специально пролетал над офисом «Харрис и сыновья» так низко, что было видно, как он машет мне рукой? Во всяком случае, нам всем казалось, что мы его видим. Я просто собственным глазам поверить не могла и от страха чуть ли ничком не падала! А в другой раз он сказал, что, увидев сверху поля Лавенхэма, на какую-то долю секунды решил, что летит домой, к Вам.

Я хочу, чтобы Вы знали, Мэрилин: Ваши письма всегда очень меня радуют, и я была бы счастлива продолжать нашу переписку. Но решение, разумеется, за Вами.

Искренне любящая Вас,

Клара.

Глава двадцать седьмая

Однажды утром Клара спустилась вниз и обнаружила за кухонным столом Билли, а у плиты Барри, варившего овсянку. За окнами было еще темно.

– Какого черта? – не сдержалась она. – Что это вы тут делаете?

– Мы вернулись! – Билли взмахнул ломтем хлеба. – А что, у вас маргарин кончился?

О Господи! Придется срочно звонить миссис Бриджес. Затем эта новость дойдет до начальника опеки, а может, и до главы Совета. Да что же, скажите на милость, они там натворили?

– Вы не беспокойтесь, мы им оставили письмо и все объяснили, – весело сообщил Барри. Так. Это уже лучше. – А молоко есть?

Однако при мысли о том, как миссис Петерсон находит на столе кое-как нацарапанное прощальное послание, у Клары подозрительно защипало в глазах. Они ведь наверняка смертельно оскорбили эту добрую женщину.

– Как вы сюда добрались?

– Автостопом – нас подвезли до Челмсфорда, потом до базы ВВС в Кокфилде, а оттуда мы уже пешком дошли.

– Господи боже! – сказала она и сразу же подумала: Никто ничего не должен об этом знать. Да мисс Бриджес просто усохнет от ярости! Особенно после той статейки в газете.

– Но почему вы все-таки сбежали?

– Мы за целую неделю ни разу ничего подгоревшего не ели.

– И очень по такой еде соскучились!

– Ха-ха-ха. Очень смешно. Нет уж, лучше сразу признавайтесь, что там у вас случилось?

– В школе все дети нас крестьянами называли. Или фермерами.

– Крестьянами? Фермерами? А разве это так плохо?

– А мы каждому, кто обзывался, давали в нос.

Билли уплетал овсянку с таким аппетитом, словно несколько дней ничего не ел.

– И учителя там были ужасные.

– Неужели хуже, чем здесь? – спросила Клара, стараясь, чтобы в ее голосе не особенно слышалось недоверие.

– Гораздо! И потом, эти Петерсоны никуда нас из дома не отпускали.

А вот это Кларе было уже понятно. Билли и Барри очень ценили свободу и обожали слоняться по окрестным полям и лугам. Вряд ли они могли смириться с попыткой Петерсонов заставить их сидеть дома.

– Но…

– Петерсоны – люди хорошие, только мы им не нужны. Им нужны совсем маленькие дети, – сказал Билли, и Барри вовсю закивал в знак согласия.

– Мы для них слишком старые.

– Она пела нам колыбельные!

– Но ведь колыбельные – это так приятно, разве нет? – удивилась Клара.

– Да нужна мне эта «старая утка Йорка»![22] – возмущенно завопил Билли, забыв о догоравшем в тостере ломте хлеба.

– Но он-то явно был