Погребальные игры - Мэри Рено

Роксана надела свой лучший наряд и великолепное золотой ожерелье с сапфирами, подаренное ей мужем в Индии. Потом припомнила, что среди драгоценностей Статиры есть сапфировые сережки. Она вытащила из сундука заветную шкатулку и добавила серьги к своему туалету.

— Мама, — сказал Александр, пока они сидели в ожидании, — не забудь, ни слова о том, что Ксанф говорил мне вчера. Я обещал. И ты обещай, что не скажешь ни слова.

— Разумеется, не скажу, милый. Да и кому здесь я могла бы сказать?

— Молчание или смерть!

— Тише! По-моему, он идет.

Кассандр вошел в сопровождении коменданта, которого тут же отпустил кивком головы.

Он отметил, что за годы беспечной жизни Роксана успела располнеть, хотя сохранила отличную, с оттенком слоновой кости кожу и роскошные глаза. Она в свою очередь заметила, что он постарел и исхудал до костлявости, а его скулы покрылись красной сеточкой кровеносных сосудов. Регент приветствовал царицу-мать с церемонной вежливостью, спросил о здоровье и, не дожидаясь ответа, повернулся к царевичу.

Александр, сидевший, когда Кассандр вошел, вдруг, сам не понимая почему, встал. Ему говорили, что царям не следует вставать ни перед кем, а уж тем более вскакивать. С другой стороны, здесь сейчас его дом, и он, как хозяин, обязан вроде бы поприветствовать гостя.

Кассандр отметил и это, но никак не отреагировал. Он произнес лишенным выражения тоном:

— Ты стал похож на отца.

— Да, — кивнув, сказал Александр. — Моя мать тоже видит его во мне.

— Однако ты, вероятно, перерастешь его. Твой отец не отличался высоким ростом.

— Но он был сильным и крепким. Я упражняюсь ежедневно.

— А как еще ты проводишь тут время?

— Мальчику необходим наставник, — вмешалась Роксана. — Он уже позабыл бы все буквы, если бы я не совала ему в руки книгу. Его отец учился у философа.

— Об этом я позабочусь. Итак, Александр?

Царевич задумался. Он почувствовал, что ему устраивают проверку, желая выяснить, насколько он повзрослел.

— Я гуляю по крепостным укреплениям, смотрю на корабли и спрашиваю, откуда они приплывают, и, если кто-то может ответить мне, интересуюсь, каковы те края и что за народы их населяют. К числу моих ежедневных занятий относятся верховые прогулки с эскортом. Остальное время, — добавил он осторожно, — я размышляю о том, что значит быть царем.

— Неужели? — отрывисто бросил Кассандр. — И как же ты намерен править?

Александр много думал об этом. Он ответил сразу:

— Я разыщу всех людей, которым доверял мой отец, и выясню у них все подробности о его жизни. И прежде чем решиться на что-то, спрошу у них, как повел бы себя мой отец.

На мгновение ему показалось, что Кассандр побелел. Даже румянец на его скулах словно бы сделался сизым. «Уж не заболел ли он?» — подумал царевич. Но кровь вновь прилила к лицу регента.

— А если они вдруг не захотят поделиться с тобой воспоминаниями?

— Но я же царь. И могу приказать им исполнить мою волю. Разве не так поступал отец?

— Твой отец был… — Кассандр огромным усилием воли сдерживал натиск обуревавшего его гнева. Этот мальчик наивен, но его мать в прошлом проявляла изрядное хитроумие. Он продолжил: — Твой отец был сложным и многогранным человеком. Возможно, впоследствии ты обнаружишь… Впрочем, не важно. Мы обдумаем, что тут можно сделать. Прощай, Александр. Роксана, всего наилучшего.

— Я все верно сказал? — спросил Александр после его ухода.

— Отлично. Ты выглядел как истинный сын своего отца. Никогда прежде ты еще не был так похож на него.

— И мы сохранили нашу тайну. Молчание или смерть!

Следующий день принес первые осенние заморозки. Александр прогуливался с Ксанфом и Пером по берегу; солоноватый морской ветер играл его волосами.

— Когда я вырасту, — крикнул царевич через плечо, — я отправлюсь на корабле в Египет!

С прогулки он вернулся, полностью захваченный этой идеей.

— Я должен увидеться с Птолемеем. Он ведь мой родной дядя… или почти родной. Кеб говорил, Птолемей знал моего отца с самого его рождения и до самой смерти. И он выстроил для него в Александрии гробницу. Я хочу принести в ней жертвы, почтив ими отца. Я ни разу не приносил еще никаких жертв в его память. Ты, мама, тоже поедешь со мной.

Раздался стук в дверь. Вошла юная рабыня жены коменданта с кувшином, источавшим душистый аромат, и двумя высокими кубками. Поставив поднос на стол, она почтительно поклонилась и сказала:

— Моя госпожа приготовила это для вас и надеется, что вы окажете ей честь, отведав напиток, который поможет вам согреться в такой холодный день.

Служанка вздохнула с облегчением, проговорив столь длинную фразу. Она была фракийка и находила греческий язык трудным.

— Пожалуйста, передай нашу благодарность твоей госпоже, — любезно произнесла Роксана, — и скажи, что мы с удовольствием принимаем ее угощение. — Когда девушка удалилась, она сказала: — Эта провинциалка все еще надеется завоевать наше расположение. В конце концов, нам недолго осталось прозябать здесь. Но может, завтра мы с тобой навестим ее?

Александра, наглотавшегося соленого воздуха, мучила жажда, и он быстро осушил свой кубок. Роксана, трудившаяся над затейливой вышивкой, положила последний стежок и также отдала должное терпкому, но приятному на вкус напитку.

Она рассказывала Александру о войнах своего отца в Бактрии — сын должен запомнить, что и с ее стороны его предки были славными воинами, — когда вдруг увидела, что лицо мальчика вытянулось, а взгляд стал туманным. Александр быстро глянул в сторону двери, потом бросился в угол комнаты и скорчился там, сильно закашлявшись. Подбежав к нему, Роксана взяла его голову в руки, но он вырвался, словно раненая собака, и вновь судорожно закашлялся, до тошноты. Исторгнутая жидкость пахла специями и чем-то еще, ранее не выделявшимся из букета.

По взгляду матери Александр все понял.

Пошатываясь, он добрел до стола, вылил на пол содержимое кувшина и, увидев на дне осадок, сморщился от очередного острого приступа. Внезапно в глазах царевича вспыхнула ярость. Не детская недолговечная злость, но именно мужская неукротимая ярость, пылавшая в гневном взоре его отца, когда тот сердился. Роксана видела мужа в таком состоянии лишь однажды.

— Ты выдала меня! — крикнул сын. — Ты обо всем рассказала!

— Нет, нет, я клянусь!

Александр едва слышал ее. Стиснув зубы, он умирал — прямо сейчас, не дожив до старости. Ему было нестерпимо больно и страшно, но мучительнее боли и страха его гордый дух терзало сознание, что у него украли жизнь, царство, славу, путешествие в Египет и возможность духовного приобщения к деяниям величайшего из людей. Любя свою мать, он тосковал по Кебу, который много рассказывал ему об отце и как-то поведал, что тот, даже умирая, не утратил отваги, он до кончины приветствовал своих воинов взглядом, уже потеряв способность говорить. Если бы Ксанф и Пер очутились вдруг здесь, чтобы засвидетельствовать… чтобы потом от них все узнали… но рядом не было никого, никого… Яд проник в кровь, его мысли растворились в болезненной слабости; он неподвижно лежал на спине, устремив взгляд в балочные перекрытия.

286 год до н. э.

Стенающая и плачущая Роксана склонилась над умирающим, уже чувствуя первые позывы к рвоте. Но вместо застывшего лица сына — с посиневшими губами, с белым покрытым испариной лбом и влажными волосами — она вдруг с ужасающей ясностью увидела руки Пердикки и скорчившегося на них недоношенного ребенка Статиры.

По телу Александра пробежала сильная судорога. Его глаза закатились. Отрава добралась и до ее внутренностей, пронзив живот острой спазматической болью. Роксана подползла на коленях к двери и крикнула: — На помощь! На помощь! Но никто не пришел.

Библиотека царя Птолемея находилась на верхнем этаже дворца, ее окна выходили на александрийскую набережную. Погода стояла прохладная, с берега долетали порывы морского бриза. Сам царь сидел за громадным столом из полированного эбенового дерева, вся поверхность которого в прежние времена была завалена ворохом чертежей и бумаг, ибо его владелец в те дни усердно занимался законотворчеством и достраивал Александрию. Теперь на обширной столешнице лежало лишь несколько книг да рядом с набором письменных принадлежностей спал кот. Государственные дела перешли к сыну, вполне успешно с ними справлявшемуся. Птолемей передавал ему бразды правления постепенно и с нарастающим удовольствием. Годы брали свое, сейчас он уже разменял девятый десяток.

Он взглянул на покрытую письменами табличку. Рука его потеряла былую твердость, но почерк оставался вполне разборчивым. Во всяком случае, Птолемей надеялся прожить достаточно долго, чтобы в случае надобности дать переписчикам нужные пояснения.

Несмотря на одеревеневшие суставы, общую вялость и прочие старческие недомогания, Птолемей наслаждался своим уединенным существованием. Раньше ему вечно не хватало времени на чтение, и теперь он наверстывал упущенное. Кроме того, у него появилась возможность завершить некий давно начатый труд. Долгие годы то одно, то другое не позволяло ему взяться за него основательно. Сначала пришлось прогнать от себя старшего сына, оказавшегося безнадежно порочным (на его матери, сестре Кассандра, Птолемей женился сгоряча — по политическим соображениям), что повлекло за собой необходимость взять под особый пригляд, а затем и готовить к престолонаследию второго сына, родившегося гораздо позднее. Злодеяния первенца омрачали старость Птолемея; часто он упрекал себя за то, что не предал преступника казни. Но сегодня ничто не отвлекало его от спокойных раздумий.