Никколо Макиавелли - Кристиана Жиль

Никколо вернулся во Флоренцию. Может быть, на той же пришедшей из Ливорно бригантине, которую Андреа Дориа согласился предоставить в распоряжение Филиппо Строцци, или на одной из трех галер, ушедших из Чивитавеккья. 19 мая они доставили туда из Рима Изабеллу д’Эсте, нескольких ее протеже и груз, состоявший из античных мраморных статуй, картин, драгоценных камней, а также вытканных в Брюсселе по картонам Рафаэля знаменитых папских гобеленов, которые маркизе удалось выкупить у грабителей. Благодаря защите своего сына Ферранте, капитана императорской армии, Изабелла смогла не только спасти свои коллекции, но и приютить тысячи беженцев во дворце Санти Апостоли на холме Джаниколо, предоставленном ей семейством Колонна, — единственном дворце, который к моменту ее отъезда из Рима неделю спустя после той страшной ночи еще не был разрушен.

Можно представить себе, о чем думал Макиавелли. Его спутники слышали, как он сокрушался о «простодушии папы». Наверное, он пытался изменить ход Истории с помощью «если бы только…» или «надо было лишь…». Признавался ли он самому себе в том, что беспрестанно ошибался? Заблуждаясь относительно политики Медичи и Святого престола, он считал возможным создать в Италии национальное государство — это означало сознательное игнорирование политического, социального и культурного своеобразия итальянских государств. Гвиччардини, критикуя Макиавелли, стремился сохранить это своеобразие как величайшее богатство. Никколо верил, что Лев X и Климент VII могли бы стать теми ниспосланными Провидением правителями, которые крепкой рукой правили бы Вечным городом, дабы подготовить его к тому, чтобы в один прекрасный день тот мог стать городом свободным. Гвиччардини, напротив, так ясно предвидел окончательную гибель республики, что даже не вернулся во Флоренцию; он и похоронит республику, оказав поддержку Клименту VII в Болонье в августе 1529 года во время примирения Святого престола и императора; и именно он убедит Карла V, когда город сдастся императорской армии, отдать власть Алессандро Медичи; и наконец, в 1532 году, будучи вместе с Веттори членом комиссии, уничтожившей все старые властные институты, он сделает Алессандро герцогом Флорентийским, абсолютным владыкой, главой царствующего дома.

Никколо Макиавелли, поддавшись своим мечтам, ошибся в своем видении будущего, как слишком часто ошибался в прошлом, отказываясь смотреть в лицо реальности, питая необоснованные иллюзии и обманываясь в людях.

Понимал ли он, возвращаясь домой, когда в его сердце боролись надежда и тревога, что не менее неудачно он вел по жизни и собственное суденышко? Флоренция — о счастье! — вновь обрела свои свободы, но он, Никколо Макиавелли, сумеет ли он вернуть себе место в Канцелярии или окажется вдали от дел? Конечно, ему поставят в вину службу у Медичи; простят ли ему, что он посвятил свою «Историю Флоренции» Клименту VII, который, как говорилось в посвящении, «милостиво поддержал и обласкал» его; простят ли ему, что он «описал добросердечие Джованни (де Биччи[101]. — К. Ж.), мудрость Козимо, гуманность Пьеро, великолепие и предусмотрительность Лоренцо»? Но сколько людей, кричащих теперь: «Да здравствует республика!» — пресмыкалось перед властью Медичи! Никколо же никогда не был одним из них, иначе почему Медичи столько лет держали его в нищете? В конце концов он официально поступил на службу к Медичи только весной этого страшного года и только для того, чтобы в час опасности послужить Флоренции! Вчерашние изгнанники должны помнить, как ревностно и компетентно он выполнял все поручения Республики. Луиджи Аламанни и все его друзья из садов Ручеллаи знали его душу, горящую стремлением ревностно служить родине. Наверняка его поддержат!

10 июня Никколо предложил свою кандидатуру, но ему предпочли некоего Таруджи. Его отвергли: кто с ненавистью, кто от безразличия. Кому есть дело до Никколо Макиавелли? К тому же ему почти шестьдесят: не слишком ли он стар?

Его отстранили даже от строительства укреплений. Республика бросила вызов Медичи и империи. Она должна готовиться дать отпор. Но ей не нужно, чтобы о ее обороне заботился Никколо Макиавелли, — у нее есть Микеланджело. Никто не вспоминает об отце флорентийской милиции, хотя, набирая ополченцев из числа потомственных флорентийцев, осуществляют на деле его мечту о городе, защищающемся собственными силами.

Это было уже слишком. Слишком много разочарований. Слишком много мерзостей. «И если в повествованиях о событиях, случившихся в столь разложившемся обществе, не придется говорить ни о храбрости воина, ни о доблести полководца, ни о любви к отечеству гражданина, то во всяком случае можно будет показать, к какому коварству, к каким ловким ухищрениям прибегали и государи, и солдаты, и вожди республик, чтобы сохранить уважение, которого они никак не заслуживали»[102], — написал он в «Истории Флоренции».

Никколо Макиавелли устал от мира. Он слег 21 июня: его внутренности сводило от боли. Он лечит свой живот и свое нежелание жить пилюлями, состав которых бросает вызов нам, варварам, поглощающим химические молекулы: алоэ, шафран, мирра, синеголовик и армянская глина. Быть может, он принял их слишком много? Он умер 22 июня 1527 года.

МИФ И ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ

Знает ли тот, кто приходит в Санта-Кроче помолиться на могиле Макиавелли, что он преклоняет колени перед пустой гробницей? 22 июня 1527 года могильщик, как это следует из записи в церковной книге, действительно похоронил Никколо в часовне семьи Макиавелли, но что сталось с его прахом — неизвестно.

Кенотаф[103] принадлежит, увы, уже другой эпохе. Этим, будем откровенны, уродливым памятником мы обязаны одному австрийскому великому герцогу и одному английскому лорду, по заказу которых его установили два столетия спустя…

Каким был Макиавелли в юности, мы знаем от Мариетты, которая считала его красивым, хотя он был черен и волосат — воплощение дьявола для некоторых! Но никто не может сказать, как он выглядел в зрелые годы. Бюст, стоящий на третьем этаже Палаццо Веккьо, там, где в 1510 году располагалась Канцелярия, — творение одного тосканского скульптора, который не являлся современником Макиавелли. То же можно сказать и о портрете Макиавелли, подписанном Санти ди Тито[104]. Этот портрет висит напротив окна, откуда открывается великолепный вид на крыши Флоренции, которым Никколо любовался два последних года своей службы. Все портреты, на протяжении веков иллюстрировавшие издания его трудов и его биографии, суть плод воображения, фантазии и представлений художников или их заказчиков, которые, быть может, Макиавелли даже не читали.