Империя - Гор Видал

Блэз снова покраснел.

— Мы только что приехали, миссис Астор, я и мой сводный брат.

— У князя хватает времени на женщин, — сказала миссис Джек, растягивая слова, — любого возраста.

— Как это утешительно. — Свекровь с неприязнью посмотрела на невестку, которая в свою очередь оценивающе разглядывала Блэза.

— Не женитесь, — сказала миссис Джек.

— У меня пока нет таких планов, — Блэз наконец совладал с растерянностью. Он был под стать миссис Джек, если не мадам Астор.

— Как наш дорогой Гарри? — спросила мадам Астор, обратив наконец внимание на льстиво согбенную фигуру сбоку от нее.

— Это мне неизвестно. — Блэз посмотрел прямо в глаза миссис Джек, которая вдруг отвела глаза. Действительно ли она холодна? подумала Каролина, и что такое холодность, как не стратегия в опасном американском мире, где прегрешение дамы может повлечь за собой изгнание из единственного круга, к которому стоит принадлежать, как бы звучно ни было ее имя и как бы богата она ни была? В Париже встретишь множество изгнанных американских дам, которым приходится дорого расплачиваться за адюльтер, за который французская дама заслужила бы только аплодисменты.

— Я не вечно буду холост, — пролепетал Лер. Девица Дрекслер поджала губки, словно собираясь поцеловать воздух. Да, это бедная избранница, подумала Каролина. Но вполне возможно, что они стоят друг друга. Из меня выйдет еще одна мадемуазель Сувестр, решила она.

— Мы слышали, — сказала мадам Астор, — что вы и Мэми, такая оригиналка, право же, — в голосе мадам Астор слышался королевский в своей самоуверенности сарказм, — собираетесь устроить обед для собак.

— Для собак? — низкий голос миссис Джек упал на регистр ниже и стал почти похож на собачий.

— Да-да, для собак, — взвизгнул Лер. — Каждая с хозяйкой или хозяином.

— Забавно. — Это слово мадам Астор растянула на три протяжных слога.

— За одним столом? — спросила Каролина.

— Столы, конечно, будут разные.

— Так что отличить собак от хозяев не составит никакого труда? — Уже начав, Каролина поняла, что снова заходит слишком далеко. В Ньюпорте к остроумию относились с подозрением и даже побаивались его, но остроумие в женщине считалось достаточным основанием для сожжения ее на костре, причем не только в Ньюпорте.

Обе Асторши предпочли оставить промах Каролины без внимания. Но она хорошо знала, что если ее будут судить как ведьму, обе дадут уничтожающие показания.

Лер взял на себя обеих дам и повел их к гостям.

— Он ужасен, — сказал Блэз.

— Ты только представь, каким скучным без него был бы Ньюпорт.

— Плону нужна богатая вдова, — Блэз решил переменить тему.

— Тут я ему не помощница. Я не принадлежу к этому кругу. В Вашингтоне…

— Почему бы тебе не взять его туда осенью?

— Я готова взять его куда угодно. Я, как ты знаешь, просто обожаю его…

— Знаю. — Они посмотрели друг на друга. Оркестр исполнял «Сказки Гоффмана». — Я слышал, что у кузена Джона умерла жена.

Каролина едва заметно кивнула.

— Как поживает мистер Хаутлинг?

— Да бог с ними, этими адвокатами! — Блэзу не понравился оборот, какой принимал разговор. — Я объяснил Плону, что младшая миссис Астор только флиртует.

— Думаю, он и сам это понял. Но ему кажется, что он лучше понимает американок, потому что соблазнил их немало в Париже.

— Он рассказывает тебе такие вещи?

— А тебе?

— Да, но я же мужчина.

— Видишь ли, я не американка. И потом, чем они занимаются в Париже — совсем другое дело. — Каролина подумала о прекрасной миссис Камерон и ее красавчике-поэте, а также о внушительных рогах, снова выросших на голове Дона Камерона, не говоря уже об изящном носорожьем роге над розово-мраморной лысиной Генри Адамса.

Подошел лорд Понсефот, без сомнения уже утомивший Элен Хэй своими привычно долгими и значительными ответами на вопросы, которые ему никто не задавал.

— Ваш друг мистер Херст в отличной форме, — начал он, проявляя осведомленность о занятиях Блэза. — Он назвал бедного мистера Хэя креатурой Англии.

— Да это так, для красного словца, — сказал Блэз.

— Между репортажами об убийствах, — добавила Каролина.

— Вообще-то он намерен вдохновенно поизмываться над Рузвельтом.

Понсефот надолго закрыл глаза, что всегда было признаком его глубокой заинтересованности. Это значило, что в Форин оффис скоро помчится очередная зашифрованная депеша.

— Да? — глаза его снова открылись.

— Шеф общался с некоторыми лидерами гугушников…

— Кого?

— Гу-гу, — сказала Каролина, — так называют здесь сторонников реформы государственной службы; называют те, кто существующей системой вполне доволен. Гу-гу это сокращение слов «хорошее правительство», которые не вызывают восторга у мистера Рузвельта, как и у всех добропорядочных американцев. Я права, Блэз?

— Ты меня просто поражаешь, — не без зависти похвалил Блэз сестру.

— Гу-гу, — пробормотал Понсефот без восторга.

— Гугушники нападают на Рузвельта, потому что он креатура боссов, но любит рассуждать о реформах, хотя в душе он, как и сенатор Платт, против них. Когда начнется избирательная кампания, Шеф попытается извлечь из этого все, что только возможно.

— Мне кажется, — сказал Понсефот, — что губернатор Рузвельт простой солдат, которому чужда эта бурная политическая жизнь.

— Солдат! — громко расхохотался Блэз. — Да это политикан, которому выпала редкостная удача на Кубе.

— А как же славная победа над Испанией, для которой он…

— Да, он был ее архитектором, — сказал Блэз, и Каролина была изрядно удивлена тем, что брату известно о заговоре, который составили Рузвельт с Лоджем, совместно с Адамсами и капитаном Мэханом. — Но не солдатом. Подлинная история того, что произошло на Кубе, которую Шеф никогда не напечатает, не в том, как мы решительно разгромили испанцев, а как семьсот храбрых испанцев едва не разбили на голову почти шесть тысяч неумелых янки.

Понсефот смотрел на Блэза широко открытыми глазами.

— Я не читал ничего похожего на это ни в одной газете.

— И не прочитаете, — сказал Блэз. — Во всяком случае, в этой стране.

— Пока это не напечатаю я. — Каролину действительно подмывало проколоть этот громадный и все раздувающийся мыльный пузырь американского самодовольства и джингоизма.

— Ты никогда этого не сделаешь, — отрезал Блэз. — Потому что потеряешь тех немногих читателей, какие у тебя есть. Газетчики творят новости, лорд Понсефот.

— А заодно и империи? — к послу вернулась его профессиональная хватка.

— Одно вытекает из другого, если пришло время, — произнес Блэз равнодушным тоном, под стать Херсту, подумала Каролина.

— Придется пересмотреть карьеры Клайва[113] и Родса[114], внимательно вчитываясь в «Таймс» того времени.

— Карьера лорда Норта[115] была бы более поучительной, — жестко сказал Блэз. Интересно, подумала Каролина, кто учил его истории; уж, конечно, не Херст. Подошел Плон, и лорд Понсефот поспешил удалиться.

— Нашел богатую даму? — спросила Каролина.

— О, они — как это говорится по-английски? — слишком твердо стоят на земле. И не умеют поддерживать разговор.

— Привези его в Вашингтон. — Каролина повернулась от Блэза к Плону. — Там полно дам, чьи мужья давно под землей. И они умеют разговаривать — конечно, я имею в виду дам.

— Пожалуй, мы приедем вместе, после выборов. — Блэз с любопытством смотрел на приближающуюся к ним бледную блондинку под руку со смуглым молодым человеком. Интересно, подумала вдруг Каролина, какие будут дети у такой пары? — Хотя, конечно, Нью-Йорк был бы для Плона более подходящей золотой жилой.

— Жилой? — Плон плохо схватывал некоторые американские идиомы.

К удивлению Каролины, блондинка тепло с ней поздоровалась.

— Фредерика, мисс Сэнфорд. — У нее был южный выговор, застенчивые манеры, благородный профиль. — Я дочь миссис Бингхэм. Из Вашингтона. Помните?

— Ты повзрослела. — В Вашингтоне Каролина едва замечала этого ребенка, каким она была до этого лета.

— Все дело в платье. Дома мать не разрешала одеваться по-взрослому.

— Миссис Бингхэм — это и есть Вашингтон, — объявила Каролина.

— Она вдова? — спросил Плон по-французски.

— Нет еще, — прошептала Каролина. Смуглый молодой человек оказался сотрудником аргентинского посольства, представителем, как выражался Джон Хэй, «диего-континента», пока Каролина в силу каприза не начала себя причислять к латинской расе и эта оскорбительная кличка больше не произносилась в ее присутствии.

Фредерика нервничала в обществе сводных братьев, державшихся подчеркнуто индифферентно. Для Плона она была слишком молода и чиста, а мысли Блэза — Каролине даже не пришло в голову слово «сердце» для этой злой белокурой бестии — были где-то далеко.