Момент истины (В августе сорок четвертого...) - Владимир Богомолов

Помощник коменданта достал из кармана кителя листок удостоверения, развернул его и, протягивая левой рукой бритоголовому капитану, еще раз легко прикоснувшись пальцами к фуражке, представился:

– Помощник военного коменданта сто тридцать второй этапно-заградительной комендатуры капитан Аникушин…

«Аникушин?.. Аникушин!.. Это же Валькин брат!» – только теперь сообразил Андрей и сразу вспомнил, где он прежде видел капитана.

Как-то весной, незадолго до войны, одноклассник и приятель Андрея Валька Аникушин, показав на статного юношу, прогуливавшегося с девушкой по Тверскому бульвару, похвастал: «Мой брат! Консерваторию кончает! Второй Шаляпин! Беш-шен-ный талант!..»

Валька имел слабость приврать, и Андрей не очень-то поверил, но все же ему захотелось получше разглядеть «бешено талантливого» якобы человека, и он с Валькой пошел следом за Аникушиным-старшим, однако тот, случайно обернувшись, заметил ребят и, должно быть заподозрив подвох, так внушительно показал им за спиной девушки кулак, что приятели сразу отстали.

Потом у себя дома как бы в подтверждение своих слов Валька достал шкатулку и выложил перед Андреем вырезанные из газет заметки, где такие знаменитые артисты, как Нежданова и Козловский, высказываясь о наиболее талантливых певцах, студентах консерватории, самые похвальные слова говорили об Аникушине-старшем. Нежданова, например, называла его «надеждой русского вокала» – значение последнего слова Андрей тогда не знал и потому запомнил это выражение буква в букву.

Андрею вспомнился заводной неугомонный Валька, сгоревший год назад в танке под Орлом, и в этот миг помощник коменданта нечаянно для себя приобрел немалую долю симпатий, которые Блинов питал к его младшему брату.

Между тем бритоголовый капитан вынул и предъявил Аникушину свое удостоверение личности и командировочное предписание. Вслед за ним без промедления (чувствовалось, что он старший) достали удостоверения личности и два других офицера; Алехин взял у них и, раскрыв, стал проверять, наморща лоб и медленно шевеля губами, как это делают, читая по складам, чаще всего малограмотные люди.

В эту минуту за кустами орешника Таманцев, поймав взгляд Блинова, дотронулся до погона и поднял вверх два пальца – по количеству звездочек. Это означало: «Держи лейтенанта». Андрей согласно качнул головой – мол, понял. Приникнув к вытянутому горизонтально узкому просвету в листве, он видел с головы до бедер всех троих и мог «держать» из них любого.

Аникушин, просмотрев документы, взятые им у капитана, передал их Алехину, тот, в свою очередь, отдал ему удостоверение личности одного из офицеров, и проверка продолжалась.

– «Вильнюс… Лида… и прилегающие… районы…» – вслух прочел Алехин и, как бы не понимая, поднял глаза от командировочного предписания. – А в лесу вы чего, эта… делаете?

– Вы, верно, догадываетесь, что не развлекаемся, – улыбнулся капитан.

– Нет, не догадываемся, – с самым простецким лицом сказал Алехин. – Что же, значит, делаете?

– Вы можете прочесть… Здесь все указано. – Капитан ткнул пальцем в командировочное предписание. Алехин снова уставился в бумагу.

– А где находится ва-аша-а ча-асть? – намеренно зевая и прикрывая рот ладонью, поинтересовался он.

– Должен заметить, товарищ капитан, что лес не самое подходящее место для подобных разговоров. И я полагаю…

– Отчего же?.. – удивился Алехин. – Бдительность, она, конечно… Но мы офицеры комендатуры, и нам, значит, положено… А кроме нас, тут, понимаете, никого нет. – Как бы желая убедиться, что это действительно так, он огляделся по сторонам. – Кто же еще может услышать?

– А в госпитале вы у кого лежали? – неожиданно спросил Аникушин у капитана, хотя смотрел в этот момент документы другого офицера.

– То есть как – у кого? – не понял капитан.

– В каком отделении?

– В третьей хирургии. У майора Лозовского… А вы что, знаете этот госпиталь?

– Немного.

– Он сейчас в Лиде, – сообщил капитан.

Аникушин согласно кивнул головой.

– Откуда вы теперь идете? – продолжал Алехин.

– Из Каменки, – ответил капитан.

– Куда?

– В настоящий момент… в Шиловичи.

– А дальше?

– В Лиду.

Ответы на последние вопросы не противоречили направлению движения проверяемых и давались без малейших задержек. Нежелание говорить, где находится их воинская часть, было объяснимо и объективно не вызывало подозрений.

Сосредоточенно шевеля губами, Алехин продолжал читать документы.

Командировочное предписание, выданное 11 августа капитану Елатомцеву («…и с ним два офицера»), было безупречным. В набранной петитом подстрочной фразе: «(воинское звание, фамилия и инициалы командированного)» после слова «звание» вместо запятой стояла типографская точка, имелись в документе и другие особые знаки.

В графе «Пункт командировки» значилось: «Города Вильнюс, Лида и прилегающие районы»; в графе «Цель командировки» было указано неопределенно-стереотипное: «Выполнение задания командования». «Срок: с 11 по 20 августа». На обороте предписания имелись отметки вильнюсской и лидской этапно-заградительных комендатур.

Держались все трое спокойно, естественно, без какой-либо напряженности в лицах. И все основные документы у них – не только командировочное предписание, но и удостоверения личности – были в совершенном порядке и полностью соответствовали действительным обстоятельствам.

79. Таманцев

Паша рассчитал все с точностью до полуметра, и, зная по опыту, как это трудно, мысленно я ему аплодировал.

Они остановились прямо перед засадой, и я мог разглядеть всех троих – от бедер и выше.

За плечами у старшего лейтенанта и лейтенанта были вещевые мешки, набитые, судя по округлым очертаниям, чем-то мягким, впрочем, это еще ни о чем не говорило: рации обычно тоже обертывают в плащ-палатки и в запасную пару белья.

У капитана было хорошее лицо – сильное, уверенное, но не наглое. И сам он был какой-то спокойный, несуетливый, уверенный – мне такие нравятся.

Второй, старший лейтенант, напомнил мне отчасти балаклавского амбала[52] – Башку, портового пьянчугу, который, подвыпив, брал глиняные кувшины за ручку и разбивал их о свою голову, к удовольствию таких же, как и он, придурков. Башка был, пожалуй, приземистее и выглядел, разумеется, иначе, но в лицах у них было немало схожего, и этого старшего лейтенанта я для себя тут же окрестил «амбалом».

Третий же, лейтенант, был по виду как из-под штампа – типичный молоденький командир взвода, какой-нибудь Эс Ка[53], – я почему-то еще подумал, что если они агенты, то он скорее всего радист.

Кто они – это должен был теперь в считаные минуты без ошибки определить Паша. Я знал, что ему сейчас в сотни раз труднее, чем нам с Малышом, задача у него несравнимо сложнее, я отлично представлял себе все его напряжение.

Проверяя и оценивая документы, он должен мысленно прокачать установочные данные всех троих и признаки их словесных портретов по тысячам розыскных ориентировок. При этом он обязан все время фиксировать детали и оттенки их поведения, фиксировать игру вазомоторов и нервные реакции, чтобы тотчас уловить слабину, беспокойство и в случае чего подать нам условный сигнал. При этом от него требуется проверить и без ошибки оценить документы, фактуру, реквизит, все особые и удостоверительные знаки, а также степень соответствия содержания действительным обстоятельствам.

При этом, чтобы выиграть, растянуть время проверки, он должен с первой и до последней секунды быть в маске, бутафорить: изображать этакого простоватого службиста, из деревенских, бдительного, но недалекого тугодума, попавшего в офицеры только благодаря войне. Сейчас такие в армии не исключение.

При этом – в данном случае – он должен прокачать всех троих и на левшу, что тоже отнюдь не просто… При этом, если потребуется, он должен обострить ситуацию… При этом он должен при каждой возможности качать их на косвенных…[54] При этом… Есть еще, пожалуй, десяток «при этом» – того, что он должен, обязан, и я-то прекрасно знал: в такие минуты от напряжения даже у самых крепких волкодавов спина становится мокрой… Лопухаться при проверке документов могут патрули, а розыскник не может, не имеет права лопухнуться…

Я знаками велел Малышу держать лейтенанта. Собственно, еще неизвестно было, придется ли кого-нибудь здесь держать, но боевое расписание обязательно. Оно разграничивает задачи, обязанности и порождает ответственность – с этой минуты я во всех смыслах отвечал за бритоголового капитана и амбала, а Малыш – за лейтенанта. Я надеялся на него в пределах его малого опыта и потому поручил ему самого молодого и, как я определил, вернее предполагал, наименее опасного.