Когда приходит ответ - Юрий Вебер

Мартьянов с упоением щелкал аппаратом, выбирая эффектные точки. А Наташа кричала ему:

— Да брось ты свою механику! Ты погляди, только погляди!..

Потом вниз, вниз — поспеть обратно до вечера.

Ему ничего нельзя было лучше придумать. Для отдыха, для того чтобы отойти от своих институтских дел, от лаборатории, от лекций и консультаций, от семинаров и совещаний… и, наконец, от своих реле. Забыть про все, кроме того, что есть за этими долинами и перевалами таинственные уголки, куда хочется, куда надо непременно попасть.

Особенно он любил этот горный лагерь, где собираются ученые, бегущие сюда хоть ненадолго от своих собственных идей, где все спят в палатках, доктора наук и начинающие доценты, где все куда-то топают и куда-то лезут, и академики гордятся своими восхождениями не меньше, чем своими научными заслугами, где стараются не говорить ни о чем серьезном, а если уж и зайдет такой разговор вокруг вечерней коптилки, то напоминает он тот вольный круглый стол науки, за который стоит садиться только, по словам отца кибернетики, «без амбиций и напыщенности». Блаженное местечко!

Когда им случалось попасть для отдыха в какой-нибудь санаторий, Мартьянов уже через неделю начинал томиться, очень томиться. И все спрашивал Наташу: «А сколько нам здесь еще осталось?» В горах он об этом не спрашивал. Там время течет по-другому.

Но вот телеграмма. Телеграмма была от Зуева.

«Макет готов приступаю испытаниям желаю хорошего отдыха».

Кто знает Мартьянова, тот поймет, сколько лукавства вложил аспирант в последнюю фразу. На другой день Мартьянов спросил Наташу:

— А сколько нам здесь еще осталось?

Со стенда в аспирантской глядел на Мартьянова черный полированный ящик размерами с телевизор или приемник. Макет, выполненный по схемам и чертежам лаборатории внизу, в институтских мастерских. Аккуратно отделанный, весь какой-то опрятный, особенно после того, что здесь было все время грубо наворочено в порядке эксперимента на лабораторном зуевском столе.

Первый опытный экземпляр их логической машины. Для анализа релейных схем. На четыре элемента.

По фасаду машины — обычное для современной аппаратуры стеклометаллопластмассовое оперение. Ламповые глазочки, ключики и тумблеры, гнезда для штепселей… Но не следует забывать, сколько лабораторных терзаний стояло за каждым из таких наборов стандартных деталей.

Зуев повернул ящик так, чтобы можно было легко заглядывать и спереди и сзади. И снял еще задний щиток, открыв доступ, так сказать, с черного хода. Их-то как раз интересовало, как действует внутри вся эта релейная начинка. Ряды катушек с бляшками магнитных якорей, вытянутые пружинки контактов… Их железная логика.

Зуев набрал для, примера схему, втыкая головки штепселей в разные гнезда, — схема, которую надо проанализировать.

Нажал кнопку «пуск».

Что-то тихо будто зашевелилось, задышало внутри, что можно было уловить, пожалуй, не столько на слух или на глаз, а на какое-то чутье воображения. Оно подсказало, что началось… Генератор импульсов посылает уже свои толчки — тик-так-тик…

— Чирикает! — предостерегающе поднял палец Зуев, как бы охраняя эту неслышную птичью песню.

И тотчас же внизу по фасаду машины засветила короткая строчка лампочек. Генератор конституентов успел уже втихомолку перебрать несколько комбинаций, а блок сравнения сличить их с тем, что набрано по схеме на гнездах. Железная логика мгновенно сработала и вот уже выдала результат на лампочках. Есть цепь! При данной комбинации в схеме образуется замкнутая цепь. Логическая единица.

Машина остановилась. Сама остановилась, призывая обратить внимание: есть цепь! Лампочки горят все время, пока Зуев записывает по ним показания. Окончив запись, он нажимает кнопку «сдвиг». Лампочки гаснут — и память машины как бы стирается. Она больше не нужна, результат записан. И чистая память, не загромождая машину, вновь готова принять следующий результат. Логика снова работает, проверяя другие комбинации. И вот опять загораются лампочки, стоп! Другая цепь. Идет анализ. Процесс, над которым с отчаянием ломают себе головы опытнейшие проектировщики.

Мартьянов следит за работой макета, заглядывая то спере ди, то сзади, и кивает поощрительно: неплохо! Они с Зуевым тоже поломали голову, и, кажется, не зря. Но что такое?! Макет как-то замигал нелепо. Захлебнулся раз-другой. И заглох. Железная логика отказала.

Зуев нажимает кнопки, переводит ключи… Ни с места! Бормоча себе под нос: «Ишь ты… Капризы какие…» — пробует он длинной отверткой, словно зондом, проникнуть в релейные внутренности, нащупать изъян. Мартьянов тоже прицеливается взглядом туда же, и две головы близко склоняются в напряженном поиске.

Вдруг голос раздался за их спиной:

— В таких случаях Норберт Винер говорит: мы встряхиваем машину.

Ба! Они совсем забыли за своими заботами с макетом, что в комнате присутствует еще Володя-теоретик и деликатно, но с жадностью наблюдает со стороны за процедурой испытания. Эрудированный Володя, который все читает и все знает, кто и что говорил. Ну, если уж Винер, создатель кибернетики, такой изощренный, проницательный ум, говорит, что полезно иногда бывает, то…

Мартьянов поглядел внимательно на Володю, потом на Зуева и жестом показал: валяйте! Зуев обнял обеими руками ящик, чуть приподнял и в самом деле встряхнул. И представьте, это изощренное произведение современной строгой техники вдруг снова ожило от простого грубого толчка и моментально выдало очередной результат своих логических операций. Лампочки известили: цепь!

Анализ продолжался. Володя скромно улыбнулся собственному успеху.

Второй акт испытаний. Проверка схемы по таблице включений. Зуев орудует над стройными, как колонна физкультурников, рядами маленьких выключателей с круглыми головками. Одни поворачивает — включено, другие — выключено, третьи — в нейтральном положении.

О, это совсем другие выключатели, что были на машине у Клодта Нэйшл! Другие не только тем, что они гораздо меньше, аккуратнее. У них совсем другое назначение. Они служат не для изображения всех возможных конституентов, а для цели, которая даже и не ставилась в машине американца: для изображения таблиц включений многотактных схем. Колонна выключателей, их шеренги и ряды — это же готовая заранее универсальная таблица, с готовыми столбиками и строчками, на которых можно разыгрывать любые условия работы. Надо ставить только выключатели в положение включено или выключено, а лампочки сами укажут соответствие набранной на гнездах схемы набранной на выключателях таблице.

Можно и наоборот. Если условия работы неизвестны и таблицы нет, то, пробуя разные выключатели, можно постепенно ряд за рядом, строчка за строчкой «вытащить» из набранной схемы ее таблицу. И определить неизвестные условия работы. Задача, которую они поставили себе в самом начале, когда еще ничего не было, — и вот на нее отвечает теперь их первый макет.

Зуев переводит рукоятку тумблера на режим «таблица включений». Тихое, размеренное пощелкивание доносится из ящика. Там, в блоке искателей, шаговые металлические щетки, как часовые стрелки, начинают обходить по кругу контактов, нащупывая такт за тактом перемены в таблице. Железная логика анализирует сложную игру элементов схемы во времени.

Время, машинное время отстукивает в комнате свой ход. Другого времени для них сейчас не существует. Как и все остальное в мире, кроме этого ящика на стенде, все отодвинулось куда-то за стены лаборатории, которые охраняют сейчас первое дыхание этой электрической жизни.

Идет испытание.

15

Кажется, можно облегченно вздохнуть: логика себя оправдала. Скромная логика на четыре элемента, но в которой заложены все возможности роста. Кое-что подправить, подчистить и… переходить на большой вариант — на двадцать элементов. Без опаски.

Машина спасена. Ей не угрожают страшные размеры. Настоящая логическая машина. Так скорее же к ее реализации!

Но Григорий Иванович не торопится. Ему, видно, мало первых испытаний и то, что они вдвоем с Зуевым теперь убеждены. Химики говорят: проверить раствор на лакмусовую бумажку. Григорий Иванович говорит: проверить на чужой глаз.

Он зазывает в лабораторию охотников посмотреть и ждет замечаний. Когда Зуев от замечаний начинает чересчур поеживаться, Григорий Иванович успокаивает:

— Ничего! Верьте больше тому, кто говорит «нет-нет», чем тому, кто подпевает «да-да».

Это звучало очень поучительно, но сам-то он, Мартьянов, никогда ни с чем не соглашался и спорил до тех пор, пока неосторожный критик не умолкал в изнеможении. Вот бы сюда напустить на Григория Ивановича кого-нибудь вроде Вадима Карпенко! Но не придет, нет не придет Вадим.

Приезжал инженер Малевич. С восторгом изумления, но тщательно обследовал он все ступеньки действия макета.