На пути в рай - Дэйв Волвертон

Я понял, что восстание спланировано Гарсоном. По крайней мере, офицеры знали о нем заранее. Хотя наше выступление, казалось, не было подготовлено, оно не удивило наших предводителей. И пусть Гарсону не удалось захватить корабль для возвращения на Землю, самураев он перехитрил. Я восхищался смелостью генерала.

Мы расстреляли стеклянные панели здания правления корпорации и ворвались внутрь. Я с удовольствием слышал крики ужаса в помещении и видел испуганные лица секретарш. Бежал вместе с толпой по мраморным лестницам. Наемники расстреливали или рубили на куски тех чиновников, кто пытался помешать нам, и временами коридор был просто забит телами.

Остальные группы задержались на нижних этажах, но Абрайра, Мавро, Завала и я продолжали подниматься наверх, в коммуникационный центр, где расположена единственная радио — и голографическая станция «Мотоки». У микрофона стоял диктор и что-то отчаянно кричал в него. Мавро схватил его за руку и отшвырнул к стене.

Я вбежал в голостудию и увидел четырех операторов, которые снимали в окна сцены внизу. Их лица были искажены ужасом, и я взглянул на монитор на полу, который показывал, что они снимают.

Снаружи несколько наемников вытащили президента Мотоки из кабинета и вывели на улицу. Тут же находился в машине Гарсон, его судно висело над асфальтом бульвара. Мотоки замахал руками и закричал что-то по-японски. Переводчик, прикрепленный к лацкану Гарсона, передал: «Подождите! Подождите! Наверное, я плохо руководил этим делом!»

Гарсон приставил пистолет к голове президента Мотоки и нажал курок. Голова Мотоки раскололась, он медленно опустился на асфальт.

Я взглянул на лица операторов и понял, что эти люди уничтожены. Символ всех их мечтаний только что превратился в груду окровавленной плоти. И шок от увиденного подействовал на них, как физический удар. В их глазах был гнев, и безнадежность, и решимость.

И я понял, что Завала был прав. Мы ведем войну с духами и не знаем, как ее выиграть.

Смерть президента Мотоки оказала немедленное действие. До сих пор мы продвигались относительно спокойно, но теперь четверо операторов повернулись и увидели меня.

В их глазах была смерть. Я начал стрелять и расстрелял их на месте, потом подбежал к окну. Следующие полчаса я провел там, потрясенный увиденным: во всем городе японцы выбегали из домов, и с криками устремлялись к арсеналу. Казалось, все самураи города сразу переоделись в боевое снаряжение. Они нападали без всякого предварительного плана, часто без оружия. Несколько тысяч самураев вместе со множеством женщин и стариков участвовали в самоубийственном нападении на арсенал. Они не могли сравниться с тысячами тяжеловооруженных солдат. Лазеры Бертонелли прожигали их защиту, как бумажную, а стрелы Уайсиби нарезали их на полосы. В некоторых местах груды тел японцев достигали двух метров в высоту.

За двадцать минут погибли тысячи. Оставшиеся в живых женщины вместе с детьми запирались в домах и поджигали их, и пламя охватило весь южный конец города. Целые семьи совершали харакири. Но большинство горожан просто падало на землю и плакало от стыда и гнева.

Казалось невероятным, что «Мотоки» не предвидела такого развития событий, не подготовилась; но ведь в течение двух тысяч лет японцы не знали, что такое революция. В обществе, где исполняется каждый каприз руководителя, невозможно вообразить себе человека, который ослушается приказа свыше. Никто и представить себе не мог, что мы выступим против руководства корпорации.

Наши люди перегородили улицы и окопались, отдельные группы обыскивали дома в поисках оружия. Тем из нас, кто недавно вышел из криотанков, поручали вспомогательные работы. Меня вызвали через микрофон в шлеме, и остальную часть дня я вместе с двумя другими наемниками грузил тела на подъемник, отвозил их на взлетное поле, где их идентифицировали и оставляли для передачи родственникам. Выстроилась бесконечная линия трупов, седовласых стариков с кривыми ногами и искаженными болью мертвыми глазами, детей с исчезнувшими лицами, домохозяек с ожогами на затылке. Я сбился со счета после двух тысяч. Трижды за первые полчаса я сталкивался с такими чудовищно изуродованными трупами, что должен был снимать шлем, когда меня рвало. Скоро я ослаб, голова кружилась. Вначале мы очистили улицы перед арсеналом, потом прошли по всему городу. Но всякий раз, как мы очищали улицу, выбегала какая-нибудь старуха с ножом в руке и бросалась на наших наемников. Я видел это десятки раз. И каждый раз наемники переговаривались, кричали: «Вот она! Вот она идет! Следите за ее ножом!» Они подпускали старуху на два метра, потом сжигали ее. Это стало какой-то садистской игрой.

Я все время вспоминал самоубийство одетых в белое девушек. Церемония была по-своему совершенна и чем-то напоминала свадьбу. В глазах толпы я видел ожидание, предвосхищение, все ждали харакири. У японцев какая-то искупительная любовь к самоубийству. Вначале мне это показалось свидетельством их морального нездоровья, но чем больше я думал, тем лучше видел красоту такого поступка: в мире, где все подчинены капризам общества, самоубийство в стремлении сохранить доброе имя становится поступком крайней самоотверженности. Это конечное проявление попытки индивидуума полностью подчиниться обществу. Но в то же время индивидуум тем самым спасается от диктата окружающих. Ибо самоубийство дает ему право занять почетное место среди сограждан и одновременно помогает проявить и отстоять свою индивидуальность.

Я понимал действия жителей «Мотоки» как следствие определенного образа мыслей. И хотя они вели себя в соответствии с требованиями своей культуры, мне эти требования казались угнетающими, неестественными и морально неприемлемыми. Я считал бы долгом обитателей города попытаться выйти за пределы своего закоснелого миропонимания, действовать по-своему, забыть глупые капризы корпоративного духа. Но потом я вспомнил, чему учил меня Хосе Миранда: человек, который так поступает, утрачивает надежду на вознаграждение, которое может дать общество. Я поступил именно так — и испытал все последствия своего безрассудства. Если бы я не убил Эйриша, то по-прежнему оставался бы на Земле. И я не был уверен, что смог бы рискнуть своим положением снова. И понял: будь я такой вот старухой, точно бы отказался от жизни и побежал навстречу ружьям наемников.

К полудню город стих, кое-где только слышался плач. Улицы опустели, лишь изредка какой-нибудь японец пробирался с работы домой, скрываясь в клубах дыма, которые выползали из домов как змеи. Гарсон объявил в шлемофоны, что наша революция совершена в соответствии с Межзвездным законом Объединенных Наций. Он обратился к послу Объединенных Наций на борту орбитальной базы ОМП «Орион 4» и получил согласие на вступление в Объединенные Нации. Это давало нам доступ ко всем финансовым вкладам корпорации «Мотоки» на Пекаре, так что мы могли оплатить свою дорогу домой. Нам нужно только удерживать в течение двадцати трех суток Кимаи-но-Дзи, пока «Харон» не будет готов к обратному рейсу. И мы сможем вернуться.

Но у меня не было времени думать об этой перспективе. Я был слишком занят, подтаскивая трупы к подъемнику.

На закате пять тысяч человек, многие из лучших самураев «Мотоки», выбежали из домов и заняли семнадцать пунктов в северном конце города. Они захватили восемьдесят ружей, но потеряли при этом две трети своего состава. Поэтому они не в состоянии были организовать единую линию обороны и отступили к своим домам. Гарсон позволил им вести эту игру, но ночью послал несколько сот химер в северный конец города с электронными вынюхивателями. И химеры вернули назад все оружие.

Три тысячи четыреста человек, все в хорошей боевой форме, были по одному и по двое выведены из своих домов и казнены в наказание за наши потери. Это казалось здравым военным решением — уменьшить силы противника, не неся при этом никаких — потерь. Японцы стали жертвами нашей предательской логики.

Мы, люди из похоронной команды, шли следом, как стервятники, и бросали тела на грузовики. Во многих домах, где должны были быть казнены мужчины, их жены, матери и дети оказывали сопротивление и тоже были ликвидированы. Члены семьи цеплялись за мертвецов, и нам приходилось отгонять их, чтобы убрать трупы. Один старик набросился на нас с ножом, и мы изрубили его мачете. Впоследствии мы всегда оставляли одного на страже, пока остальные работали. Вскоре после полуночи мы натолкнулись на груду тел. Одна женщина была еще теплой и для меня светилась в темноте серебром. Рука ее дернулась, когда мы подошли, и у меня появилась безумная надежда, что она еще жива, что я могу спасти ее. Я подбежал к ней и положил на спину, потом начал осматривать ее раны. Лазерное ружье прожгло ей живот. Лицо и руки светились ровно, как у мертвых, это означало, что кровеносные сосуды выносят к коже мало тепла. Но я же видел, как она пошевелилась! Она жива!