Жестяной барабан - Гюнтер Грасс

Очень может быть, что он ее и в самом деле знал. Зато она его почти не знала. Точно так же, как соседи и покупатели, она объясняла отношения Греффа с теми мальчиками и юношами, которые нередко к нему захаживали, обычным преклонением молодых людей перед хоть и не имеющим специальной подготовки, но все равно страстным другом и воспитателем молодежи.

Зато у меня Грефф не мог вызвать преклонения и воспитывать меня своим примером он тоже не мог. Оскар и вообще был не в его вкусе. Конечно, надумай я возобновить свой рост, я, может, и стал бы в его вкусе, потому что мой сын Курт, которому сейчас около тринадцати, всем своим видом костлявого переростка точно соответствует вкусу Греффа, хотя уродился-то он вообще в Марию, от меня почти ничего не унаследовал, а про Мацерата и говорить нечего.

Грефф вместе с Фрицем Тручински, который как раз приехал на побывку, был в свидетелях, когда заключался брак между Марией Тручински и Альфредом Мацератом.

Поскольку Мария, равно как и ее супруг, была протестантской веры, они ограничились походом в магистрат. Происходило это в середине декабря. Мацерат при партийной форме произнес свое "да", а Мария уже была на третьем месяце.

Но по мере того, как моя возлюбленная становилась все толще, ненависть Оскара все крепла. Впрочем, против самой беременности я ровным счетом ничего не имел. И лишь то обстоятельство, что некогда зачатый мною плод будет носить фамилию Мацерат, лишало меня радости по поводу предстоящего появления на свет продолжателя рода. Поэтому, когда Мария была на пятом месяце, я предпринял, хотя и слишком поздно, первую попытку устроить ей выкидыш. Случилось это во время карнавала, и Мария хотела развесить на медной перекладине, где обычно висят колбасы и шпик, бумажных змей и прикрепить еще две клоунские маски с большим красным носом. Лестница, обычно надежно упиравшаяся в полки, была на сей раз прислонена к прилавку и покачивалась. Мария высоко наверху, руки между бумажных змей, Оскар внизу, у основания лестницы. Используя барабанные палочки как рычаг, подсобляя себе плечом и твердым намерением, я чуть приподнял ступеньку и двинул ее вбок: Мария среди бумажных змей и клоунских масок тихо и очень испуганно вскрикнула, лестница зашаталась, Оскар отпрянул в сторону, и совсем рядом, увлекая за собой цветную бумагу, колбасу и маски, рухнула Мария.

На вид все получилось куда страшнее, чем оно было в действительности. Она всего подвернула ногу, ей пришлось слечь и вообще вести себя осторожно, а больше с ней ровным счетом ничего не произошло, она становилась все бесформенней, но даже Мацерату не рассказала, кто помог ей подвернуть ногу.

Лишь когда в мае следующего года, недели примерно за три до ожидаемых родов, я предпринял вторую попытку устроить ей выкидыш, она, не открывая, впрочем, всей правды, переговорила с Мацератом, своим супругом. За обедом, в моем присутствии, она вдруг сказала:

Чегой-то Оскархен у нас такой бедовый стал, того и гляди, съездит мне по животу, может, нам до родин отдать его матери, у ней там и место есть.

Мацерат ее выслушал и все принял на веру. На самом же деле убийственный замысел помог мне осуществить совсем иную встречу с Марией.

В обеденный перерыв она прилегла на кушетку Мацерат остался в лавке и, перемыв после обеда посуду, украшал витрину. В комнате стояла тишина. Разве что жужжит одинокая муха да тикают часы и радио чуть слышно передает сообщения об успехах наших парашютистов на Крите. Я начал слушать, только когда к микрофону подошел великий боксер Макс Шмелинг. Насколько я мог разобрать, он, приземлившись после прыжка на скалистой земле Крита, повредил свою чемпионскую ногу, должен был лечь в постель и щадил себя, точно как Мария, которая после падения с лестницы тоже должна была щадить себя. Шмелинг вещал спокойно, скромно, потом выступали парашютисты не столь знаменитые, и Оскар перестал слушать: тишина, может быть, одинокая муха, часы -как всегда, радио -чуть слышно.

Я сидел перед окном на своей скамеечке и созерцал чрево Марии на кушетке. Она дышала тяжело и лежала с закрытыми глазами. Изредка я с досадой ударял по своей жестянке. Однако Мария не шевелилась и все же принуждала меня дышать одним воздухом с ее животом. Правда, тут же были и часы, муха между гардиной и стеклом и радио с каменистым островом Крит на заднем плане. Но все это исчезло в мгновение ока, я видел только живот, уже не знал, в какой комнате бугрится этот живот и кому он, собственно, принадлежит, почти позабыл, кто сделал этот живот таким огромным, и испытывал одно-единственное желание: живот должен исчезнуть, это ошибка, он застит тебе белый свет, ты должен встать, ты должен что-то сделать. И я встал. Ты должен сообразить, что здесь можно сделать. И я направился к животу, кое-что прихватив по дороге. Надо выпустить лишний воздух, это недобрая опухоль. Тут я поднял то, что прихватил по дороге, отыскал местечко между пухлыми ладонями, дышащими на животе и вместе с ним. Оскар, тебе пора наконец принять решение, не то Мария откроет глаза. Тут я почувствовал, что за мной уже наблюдают, продолжая, однако, неотступно следить за чуть дрожащей левой рукой Марии, хоть и заметил, что она убрала правую руку, что у правой руки недоброе на уме, а потому не слишком удивился, когда Мария правой рукой вывернула ладонь Оскара и выдернула из нее ножницы. Возможно, я еще некоторое время простоял с занесенной, хотя и пустой рукой, слышал часы, муху, по радио голос диктора, завершавшего отчет о высадке на Крит, потом развернулся и, прежде чем могла начаться очередная передача бодрые мелодии от двух до трех, -покинул нашу гостиную, которая стала слишком для меня тесна из-за всю ее заполнившего чрева. Два дня спустя Мария снабдила меня новым барабаном и отвела к мамаше Тручински в пахнущую эрзац-кофе и жареной картошкой квартиру на третьем этаже. Сначала я спал на софе, поскольку Оскар наотрез отказался спать в бывшей кровати Герберта, до сих пор, как я мог опасаться, хранящей ванильный аромат Марии. Спустя неделю старый Хайланд втащил вверх по лестнице мою деревянную детскую кроватку. Я разрешил установить это сооружение подле того ложа, которое в свое время хранило молчание подо мной, Марией и нашим общим порошком для шипучки. У мамаши Тручински Оскар стал спокойнее или, скажем так, равнодушнее. Благо теперь я больше не видел этого живота, поскольку Мария боялась лестницы. А я обходил стороной нашу квартиру на первом этаже, нашу лавку, улицу и даже двор нашего дома, где из-за трудностей со снабжением снова появились кроличьи вольеры. По большей части Оскар сидел перед набором почтовых открыток, которые прислал или привез из Парижа унтер-офицер Фриц Тручински. Я много чего представлял себе под словом "Париж" и, когда мамаша Тручински дала мне открытку с видом Эйфелевой башни, начал, проникая мыслью в железную конструкцию смелого сооружения, отбивать на барабане Париж, начал отбивать мюзет, хотя до сих пор ни разу не слышал никакого мюзета.

Двенадцатого июня, по моим расчетам на две недели раньше срока, под знаком Близнецов, а не Рака, как я предполагал, явился на свет мой сын Курт. Отец в год Юпитера, сын в год Венеры. Отец -во власти Меркурия под определяющим знаком Девы, что наделяет скептицизмом и находчивостью, сын -тоже во власти Меркурия, но под знаком Близнецов, наделяющих холодным целеустремленным умом. То, что у меня смягчала Венера под знаком Весов в Доме восходящего светила, Овен в том же Доме портил у моего сына, и мне еще предстояло почувствовать его Марса.

Мамаша Тручински взволнованно и с ужимками мыши сообщила мне новость:

-Ты только подумай, Оскархен, аист все ж таки принес тебе братика. А я уже думала, вот думаю, чтоб не Маричка была, с ней потом столько забот.

Я почти не стал прерывать барабанный бой по нотам Эйфелевой башни и недавно присоединившегося к ней вида Триумфальной арки. Мамаша Тручински в качестве бабушки Тручински тоже не ждала от меня поздравлений. И хотя было вовсе не воскресенье, она решила малость подрумяниться, схватилась за уже давно зарекомендовавшую себя обертку из-под цикория, натерла щеки чистой свежей краской и покинула комнату, дабы там, на первом этаже, подсобить Мацерату, предполагаемому отцу.

Как уже говорилось, был июнь. Июнь -обманчивый месяц. Успехи на всех фронтах -если только успехи на Балканах можно обозначить как таковые. Зато предстояли успехи еще более весомые на востоке. В том направлении выдвигалось огромное войско. Железная дорога работала как никогда. Вот и Фрицу Тручински, которому до сих пор так весело жилось в Париже, пришлось начать путешествие на восток, и путешествие это не обещало скоро завершиться и отнюдь не походило на увеселительную прогулку. А Оскар продолжал спокойно сидеть перед глянцевыми открытками, он все так же пребывал в теплом Париже раннего лета, слегка барабанил "Три юных барабанщика", не имел ни малейшего отношения к немецкой оккупационной армии, а стало быть, мог не опасаться партизан, которые только о том и думали, как бы спихнуть его с моста в Сену. Нет, с головы до ног в партикулярном платье я карабкался со своим барабаном на Эйфелеву башню, сверху, как и полагается, любовался обширной панорамой, чувствовал себя отменно, без малейшего признака сладостно-горьких мыслей о самоубийстве -несмотря на затягивающую высоту, так что лишь после спуска, когда я, ростом в девяносто четыре сантиметра, стоял у подножья Эйфелевой башни, мне снова припомнилось рождение моего сына.