Полный НяпиZдинг - Макс Фрай
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Это, наверное, лучшая весна в моей жизни — по совокупности разных параметров, включая, конечно, сирень. Еще и потому лучшая, что не хочется добавить: «аж страшно». Раньше это устремленное в будущее «страшно» добавилось бы автоматически, как естественное следствие того, что сейчас хорошо.
Иди в жопу, естественное следствие. Не естественное ты ни фига.
Ю
Рене
Юргис и Дракон
Добравшись до пятничного праздника еды на четверговом рынке, схомячили на двоих неаполитанскую пиццу, представленную заведением под названием «Юргис и дракон». За едой обсуждали происхождение заведения.
— Очень грамотно подобран персонал: ясно, что Юргис месит тесто, а дракон обжаривает его своим дыханием.
— Точно. Интересно, откуда в Вильнюсе взялся дракон?
— Дракон. Дракон… Слушай, так вот чем на самом деле закончилась история про василиска и каторжника!
— Василиска и каторжника?
— Ну да. На самом деле в подземелье под Барбаканом жил не василиск, а дракон. Просто все, кто туда заходил, увидев настоящего дракона, сразу помирали от инфаркта. Он их не трогал вообще. Никого не обижал. Просто был очень страшный, а все эти кладоискатели-любители хлипкие, нервные. И окочуривались с перепугу. А у каторжника были железные нервы.
— Да. Неизвестно же, за что он на каторгу попал.
— Как раз известно! Он, понимаешь, был гениальный кулинар. От бога. Постоянно нанимался работать в разные трактиры и со всеми там ссорился. Отпихивал шефа от плиты: «Ты все не так делаешь, дай я сам!» И его выгоняли. Нигде не мог ужиться. В конце концов у чувака сдали нервы. Он совершил террористический захват трактира. Такого, где была самая лучшая посуда. И печь. И вообще все. Связал всех по рукам и ногам, чтобы не мешали. И готовил всю ночь. А утром пришла полиция. Арест, суд, каторга, все дела.
— Боже, какая печальная судьба.
— Ну. На каторге ему совсем не понравилось. Попросился работать на кухню, но там же готовить приходится всякую дрянь, в невозможных условиях. Поэтому когда предложили идти в подземелье охотиться на василиска, сразу согласился. Все что угодно, лишь бы в этом ужасе без нормальной кухни больше не оставаться. Ну и пошел. С зеркалом или нет, дело десятое, оно все равно не пригодилось. Потому что никакого василиска не было. Там был дракон!
— Бледный несчастный дракон. Дитя подземелья.
— Ага. Сирота. Рано без родителей остался, ну и полез в подземелье жить, чтобы спрятаться от всех. И тут каторжник приходит. С железными нервами. Зеркало зачем-то в морду сует. А у самого в кармане бутерброды с сыром. Пахнут — ух! Дракон за бутербродом потянулся, дохнул пламенем, сыр оплавился…
— Так они изобрели пиццу!
— Ну предположим, да. Но вообще-то, потом они уехали в Италию. Вместе. Эти бутерброды с оплавленным сыром их сдружили. И дракон спросил каторжника, не хочет ли тот забрать себе клад. Тот, конечно, хотел. Но решил, что просто забрать клад и уйти будет нечестно. Дракон-то сирота. И дитя подземелья, к тому же. Здоровье его подорвано. Того гляди, чахотка начнется. В общем, надо дракона в Италию везти, на солнышко. Благо деньги теперь есть — вон, целый клад.
— И в Италии они ели пиццу.
— Ну да. Раз поели, другой — здорово, очень на бутерброды с сыром похожа. Потом сами открыли пиццерию. Юргис месил тесто, дракон на него пламенем дышал. Лучше любой печки. Весь Неаполь был у их ног. Неудивительно, что они озолотились!
— А потом решили вернуться на родину.
— Да. Ностальгия, то-се. Опять же, культурная миссия. Кто кроме них в Литву настоящую неаполитанскую пиццу привезет? То-то и оно, некому больше.
* * *
Пока мы все это обсуждали, под деревянным прилавком сидели владельцы заведения, Юргис и дракон.
— Но как они догадались? — наконец спросил дракон. — Как, Юргис? Мы же никому не рассказывали!
Бывший каторжник молча пожал плечами. Дескать, кто их разберет.
— Все равно им никто не поверит, — наконец сказал он. — Звучит как полная чушь!
Я
Я и мы
— Ну ты чего вообще устроил? — возмущенно спрашиваю я.
Мое возмущение понятно. Мы стоим на бульваре Вокечю, у входа в тамошний «Кофеин». В правой руке у меня чаша с кровью кофейных зерен, в левой — смердящий огненный жезл. В смысле, благоухающий — вишневым табаком. Но внутрь меня с этим жезлом все равно не пустят. Поэтому мы остаемся снаружи. Согласно показаниям приборной панели моего наземного мессершмитта, спешно переоборудованного в снегоход, с этой самой «наружи» минус десять с половиной (я люблю точность). А согласно показаниям приборной панели в недрах моего организма, мы все уже давным-давно умерли, причем у моего трупа смерзся нос. Изнутри. Вам смешно, а мне с этим опытом теперь жить — после того, как воскресну.
— Ну все-таки зима, — говорит он. — Зимой так положено — снег, мороз.
— Зимой положено плюс шесть, — твердо говорю я. — И мелкий дождь. Зря ты мне не веришь. А веришь каким-то простакам, которые насмотрелись открыток и бредят «снежком и морозцем». А потом первыми начинают ныть, что замерзли. И кстати, слушай, нафига было так рано убирать с улиц глинтвейн?
— А то тебе пражской медовины мало было, — он делает такое специальное непроницаемое лицо, как бы говорящее: «Нет, мне не обидно. Хотя любому другому на моем месте было бы!»
— Йолки. Так это?..
— Ничего подобного, — поспешно говорит он. Тоном, подразумевающим: «Вот именно! В следующий раз будешь сначала думать, а потом — не делать. В смысле, никуда не уезжать».
— Да ладно тебе, — вздыхаю я. — Сколько там было той медовины. Три порции. Ну или четыре. И еще один сваржак и один пунш с клубникой. И все!
— За полтора дня, — язвительно вставляет он. — Как только ничего не слиплось?
— У меня там друг живет, между прочим, — говорю я. — Я от тебя в Прагу не к Праге езжу. А к нему. Он… эээ… Ну, скажем так, он — не город. Определенно не город. Кто угодно, но только не город. Ну ты даешь.
Он расплывается в довольной улыбке. Вроде
