Пятый ангел вострубил - Воробьевский Юрий Юрьевич

Я старалась как можно точнее описать свой сон и все, что увидела ТАМ, все, что поняла. Я пыталась найти такие слова, которые тебя бы убедили… Я исписала страниц восемь или десять, пожалуй, пока до меня не дошло, что я не отдам тебе этого письма! Рано! До того момента, когда ты сможешь хоть что-то уразуметь из всего, пережитого мною, тебе, по-видимому, тоже надо что-то пережить. Самому… А вот о том, что я разорвала и выбросила то письмо, я так сейчас жалею! Наверняка тогда, по «горячим следам» – или «слезам» все было описано подробней, ярче, точнее.

В четверг во ВГИК Глеб отвозил меня на своей машине. Ему очень понравилась версия, которую я придумала, чтобы объяснять народу заплаканные глаза – «коньюктивит». Глебу никогда не надо было ничего долго втолковывать: со времен школьной арифметики он схватывал все мгновенно и абсолютно точно. Все, что я смогла ему поведать за те минуты, пока мы пили кофе во вгиковском буфете, он понял так:

– Мам, ты все равно сегодня или завтра пойдешь в церковь и сможешь купить себе крестик, а тот, который на тебе сейчас – отдай, пожалуйста, мне… А то я без креста чего-то… Тебе не жаль?

Вечерами я писала бесконечный список своих грехов, накопившихся за всю жизнь. Готовилась к исповеди. В тот день – 29 сентября – причащались все Викторы и Людмилы – это был день их именин. Батюшка разорвал толстую пачку исписанных мною листов в мелкие клочки, сунул куда-то себе в карман и вытер своим широким рукавом мои слезы… После причастия стало легче.

Ты приезжал часто, но оставался удивительно равнодушным к моим слезам. Тебе до того ли было! Вас ведь теперь признали! Мы ездили на дачу, но это превращалось в выяснение отношений и дополнительную боль. Приехал ты и тогда, когда я попросила батюшку освятить московскую квартиру. Священник велел вынести все, оставшиеся еще, масонские вещи. И опять, как на даче, батюшка не заметил спавшего Васю, и опять окропил кота святой водой!

– О! Дважды освятился кот! За него уже скоро и записки можно подавать, – пошутил он. А Вася снова воспринял все спокойно и достойно.

Иконы наши очень батюшке понравились: «Вот только висят они как-то… Киотик бы, лампадку… И рядом с зеркалом, с картинами – не очень. Казанская-то черная совсем… Но реставрировать опасно – левкас отстал и может рассыпаться… Лучше уж не трогать!»

Батюшка – профессиональный художник, МЦХШ и Строгановку окончил. Он восстанавливает свой Тихвинский сам. Своими руками и плафон, и стены расписывает. Поражают написанные им ангелы: действительно бесплотные существа. Так что, батюшка знает, что говорит… Казанская так и останется черной-пречерной…

В освященном доме стало спокойней. Иконы я перевесила в свою комнату. Стала зажигать лампадку, молиться. Однажды устала, прилегла, заснула, и рука моя свалилась между кроватью и стеной… Я вытащила стопку фотографий какой-то девицы в концертном одеянии! Так значит, все-таки «шерше ля фам»? Все намекали мне об этом, – все твердили, будто сговорившись, что у тебя есть кто-то, что просто так, из идейных соображений, мужики не уходят. Но как же я могла не верить тебе? Ведь я задавала этот вопрос еще тогда, на даче, а ты ответил: «нет» и даже клялся на Тихвинской иконе!

Я позвонила тебе. Сказала, что догадалась обо всем. Ты приехал и подтвердил все мои открытия. Ты сказал, что у тебя «большая любовь» и «сильная привязанность»… Я поражалась тому, как ты с охотой и готовностью, будто ждал давным-давно этого разговора, отвечал на все мои вопросы. Ты говорил, что дама твоя на 25 лет моложе тебя, что зовут ее Маша, что она твоя аспирантка и что дома с мужем у нее «тоже не лады». А еще у нее есть пятилетний сын, и жить вам негде – в этом вся проблема… Ты не стыдился, ты гордился тем, о чем поведал!

Потом была Казанская, и я причащалась у Святейшего и радовалась не только причастию, но и тому, что встречали Предстоятеля с моим рушником. И я видела тебя в храме. Только ни на исповедь, ни на причастие ты не пошел. Твое бритое, бабье, осунувшееся лицо показалось мне невыносимо грустным…

…Я все думала, что мне это только кажется: моя Казанская икона становится светлее. Может быть, это просто из-за того, что она висит в другой комнате, и свет падает иначе? Потом я вдруг заметила, что образ не только светлеет, но и как-то меняется! Оказалось, отставший левкас как будто прирастает к доске, а трещины, пересекавшие лик Предвечного Младенца и Богоматери – заживают! Вот именно – заживают. Как рубцы на теле человека – по-другому не скажешь!

Подтвердил это и батюшка. А потом – попалась книга архиепископа Мефодия «О знамении обновления святых икон». В двадцатые годы, оказывается, это чудо было массовым. И давалось оно для укрепления веры в самые трудные времена. «Знамения, – было написано в этой книге, – содержали в себе также попрек, предостережение отрекшимся, тем, кто разрушал храмы и народную жизнь, но также и тем, кто своим молчанием и безразличием способствовал этому. Можно сказать: обновленные купола и иконы, краски, дерево, металл, сами камни свидетельствовали о Боге, когда окаменевшие и ослепшие люди отрекались от Него».

Да, наполненные грехом сердца – самый неподатливый материал. (37).

Казанская икона Божией Матери обновилась.

…Батюшка и Олечка пели акафист Казанской Божией Матери. Потом ты умчался куда-то, а мы еще долго обедали и разговаривали. О книгах православных, которые и я теперь читала, говорили. Потом о масонстве, о Новикове. Батюшка знал об этом немало.

– Такая уж судьба у России, у Православной Святой Руси! И восточное влияние постоянное – мусульманство, буддизм, шаманство… То кришнаиты, то рерихи! А западное давление? Католики, иезуиты. Масоны, разумеется… И что? Тысячу лет мы все это перевариваем, перебарываем… Отравляемся, конечно, болеем, но – живем… Стоим! И Господь нам помогает! А Новиков… Молюсь я за него! Ведь какой доброты душевной был человек! Вы дома, которые этот барин и масон крестьянам ставил, видели. До сих пор – нет лучше в наших местах! Подумайте: так уж стены, что ли устроены, – всю зиму летнее тепло держат, только к марту начинают промерзать! И в храме у меня тоже: никогда не мерзну в алтаре, даже в самую лютую стужу…

А на мои охи-вздохи по поводу особых состояний, обстоятельств и беспокойства за тебя батюшка сказал:

– Что за обстоятельства? В слово само вдумайся! Об-стоит вокруг тебя кто? Это у него, у мужа – об-стояние и со-стояние… А у тебя только стояние должно быть! И стой твердо! Но и много-то на себя не бери: каждый из нас по своим, а не по чужим грехам получает! И в аскезу не лезь, не твое это дело… Молись, как нормальная мирянка, а воцерковляться… Делом, делом бы тебе своим профессиональным надо…

Так я начала собирать видеоматериалы по возрождению Казанского собора…

Ты и большая группа твоих «братьев» Великим Постом на Крестопоклонной неделе отправились с «братским» визитом в Турцию… А меня благословили начать съемки в Казанском!

В то лето ты еще время от времени бывал на даче. На праздник Тихвинской иконы, когда в гостях у меня были на даче Олечка и журналист, ты тоже приехал, но как-то очень коротко и нервно. Тебе уже не хотелось бывать в храме, беседовать с батюшкой. А больше всего тебя злили разговоры о книгах С. Нилуса, о только что вышедшей тогда книге этого журналиста… Ты просил «не обсуждать больше эти темы».

Только один раз, когда мы гуляли вокруг развалин усадьбы Новикова, вокруг сохранившегося флигеля, мне удалось, кажется, пробиться в разговоре с тобой через блокировку психики? сознания? души? Я вспомнила, что остатки усадьбы уже принадлежат приходскому совету, общине храма. Можно, стало быть, отремонтировав его, начать создавать тут музей. А на этой базе – организовать методический центр православного просвещения, миссионерства и катехизации, с библиотекой, видеотекой, конференц-залом… Что ж, православные храмы в древности строили на месте языческих капищ, почему бы на месте масонской усадьбы и не создать такой центр!