Дзен и искусство ухода за мотоциклом: исследование о ценностях - Роберт М. Пирсиг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Выглядело, будто Федр складывал собственную головоломку, но из-за недостатка времени оставил незаконченной целую сторону.
Пуанкаре же работал над своей головоломкой. Его мнение о том, что ученый избирает факты, гипотезы и аксиомы на основании гармонии, также оставило незаполненным грубый, зазубренный ее край. Оставить в научном мире впечатление, что источник всей научной реальности — просто субъективная, капризная гармония — значит решать проблемы эпистемологии, оставив незавершенным край на границе метафизики, который делает эпистемологию неприемлемой.
Но мы знаем из метафизики Федра, что та гармония, о которой говорил Пуанкаре, — не субъективна. Она — источник субъектов и объектов и существует в отношениях предшествования к ним. Она не капризна, она — сила, противоположная капризности; полагающий принцип всей научной и математической мысли, уничтожающий капризность, без которого никакая научная мысль не может развиваться. У меня на глаза навернулись слезы узнавания именно от открытия того, что эти незавершенные края идеально совпадают в такой гармонии, о которой говорили как Федр, так и Пуанкаре, образуя завершенную структуру мысли, способную объединить раздельные языки Науки и Искусства в один.
По обе стороны склоны задрались ввысь, образовав длинную узкую долину, извивающуюся до самой Мизулы. Этот встречный ветер утомляет, я уже устал с ним бороться. Крис постукивает меня по плечу и показывает на высокий холм с большой нарисованной буквой М. Я киваю. Утром мы уже встретили такое при выезде из Бозмена. На ум приходит отрывок воспоминания о том, что каждый год абитура каждой школы лазит туда и подновляет букву.
На станции, где мы заправляемся, с нами заговаривает человек на трейлере с двумя аппалузскими лошадьми. Большинство лошадников настроено против мотоциклов, кажется, но этот — нет, он задает кучу вопросов, на которые я отвечаю. Крис все еще просит меня подняться к букве М, но я и отсюда вижу, что дорога туда крута, сильно изрыта колеями и ухабиста. Я не хочу валять дурака — с нашей шоссейной машиной и тяжелым грузом. Мы немного разминаем затекшие ноги, прогуливаемся и как-то устало выезжаем из Мизулы в сторону прохода Лоло.
В памяти всплывает, что не так много лет назад эта дорога была полностью покрыта грязью, петляла, поворачивала у каждой скалы и в каждой горной складке. Теперь она заасфальтирована, а повороты широки. Весь поток движения, очевидно, направлялся на север, в Калиспелл или в Кёр-д'Ален, поскольку сейчас почти полностью иссяк. Мы едем на юго-запад, ветер в спину, и мы себя хорошо чувствуем. Дорога начинает заворачиваться к проходу.
Все признаки Востока полностью исчезли — по крайней мере, у меня в воображении. Дождь пригоняют сюда тихоокеанские ветры, а реки и ручьи возвращают его обратно в Тихий океан. Мы должны оказаться у океана через два-три дня.
На перевале мы видим ресторан и останавливаемся перед ним рядом со старым ревуном-харлеем. Сзади у него — самодельная корзина, а пробег — тридцать шесть тысяч. Настоящий бродяга.
Внутри набиваем животы пиццей и молоком, а закончив — сразу уходим. Осталось не очень много светового дня, а искать место для лагеря в потемках трудно и неприятно.
Уже выходя, видим у мотоциклов этого бродягу со своей женой и говорим привет. Он — из Миссури, а спокойный взгляд его жены говорит, что у них было хорошее путешествие.
Мужчина спрашивает:
— Вы тоже продирались через этот ветер до Мизулы?
Я киваю:
— Миль тридцать или сорок в час.
— Как минимум, — откливается он.
Мы немного разговариваем о ночлеге, и они переходят на то, что очень холодно. Никогда и подумать не могли у себя в Миссури, что летом будет так холодно — даже в горах. Им пришлось покупать одежду и одеяла.
— Сегодня ночью очень холодно быть не должно, — говорю я. — Мы поднялись всего где-то на пять тысяч футов.
Крис говорит:
— Мы остановимся на ночь где-нибудь рядом с дорогой.
— На какой-нибудь стоянке?
— Нет, просто съедем с дороги и все.
Они не выказывают ни малейшего желания присоединиться к нам, поэтому после паузы я нажимаю кнопку стартера, и мы уезжаем.
На дороге тени деревьев на склонах уже длинны. Через пять или десять миль мы видим поворот на лесосеку и углубляемся туда.
Дорога покрыта песком, поэтому я переключаюсь на первую передачу и выставляю ноги, чтобы не упасть. Мы видим боковые дороги, уходящие в стороны от главной лесосеки, но я остаюсь на главной просеке до тех пор, пока где-то через милю не натыкаемся на бульдозеры. Значит, они до сих пор здесь валят лес. Мы разворачиваемся и направляемся по одной из боковых просек. Примерно через полмили дорогу перегораживает упавший ствол. Это хорошо. Дорогу бросили.
Я говорю Крису:
— Приехали, — и он слезает. Мы — на склоне, который позволяет озирать нетронутый лес на много миль вокруг.
Крису очень хочется исследовать это место, но я так устал, что просто хочу отдохнуть.
— Иди сам, — говорю я ему.
— Нет, пошли вместе.
— Крис, я действительно устал. Посмотрим утром.
Я развязываю рюкзаки и расстилаю спальные мешки на земле. Крис уходит. Я вытягиваюсь — руки и ноги наливаются усталостью. Молчащий, прекрасный лес…
Через некоторое время Крис возвращается и говорит, что у него понос.
— Ох, — говорю я и поднимаюсь. — Тебе надо поменять белье?
— Да, — он выглядит сконфуженно.
— Возьми в мешке у переднего колеса. Переоденься и достань мыло из седельной сумки. Сходим на речку и постираем.
Его все это смущает, и он рад выполнять распоряжения.
Уклон дороги так покат, что приходится сильно топать ногами, спускаясь к речке. Крис показывает мне камешки, которые собрал, пока я спал. Здесь стоит густой сосновый дух леса. Становится прохладно, и солнце уже очень низко. Тишина, усталость и закат немного угнетают меня, но я держу это при себе.
После того, как Крис отстирал белье до полной чистоты и выжал его, мы пускаемся в обратный путь наверх. Карабкаясь, я со внезапной подавленностью начинаю ощущать, что шел по этой просеке всю свою жизнь.
— Пап!
— А?
Маленькая птичка вспархивает с дерева перед нами.
— Чем я должен быть, когда вырасту?
Птица исчезает за дальним хребтом. Я не знаю, что сказать.
— Честным, — наконец отвечаю я.
— В смысле — кем работать?
— Кем хочешь.
— Почему ты сердишься, когда я спрашиваю?
— Я не сержусь… Я просто думаю… Не знаю… Я очень