Том 5. Книга для родителей - Антон Макаренко

А я сам не мог противопоставить этому тяжелому комплексу не только никаких знаний, но и никакого жизненного опыта, ибо по странному стечению обстоятельств в своей жизни не видел ни одной проститутки, ни одной развратной женщины (бывают такие телячьи жизни, вот такая была и у меня). О развратной женщине и о проститутке у меня были только книжные представления. Несмотря на то что книги о таких вещах говорили всегда с хорошими гуманитарными слезами и освещали души лучом благородного всепрощения и надежды, у меня осталось от этих образов ощущение брезгливости и непонятности. Я просто не мог себе представить, как это можно за деньги, регулярно торговать своим телом, как можно при этом сохранить какие-то остатки человеческой личности.

Одним словом, я стоял перед задачей полового воспитания совершенно безоружным, ибо нельзя же было считать оружием мой мещанский страх перед женским развратом.

5. Солидарность, любовь и долг

Аскетизм есть добровольный отказ от желаний, решение уединиться среди общего хаоса в неподвижном голодном покое. В альтруизме больше социальной активности, но это активность уступчивости в каждом отдельном случае, это отказ от желаний из боязни синяков.

Нет, в нашу программу вообще не входит отказ от желаний. Ни голодного одиночества, ни нищенских реверансов перед хаосом жадности мы не хотим. Напротив, сама революция наша — это открыто заявленное право человека на желание. И поэтому в воспитании наших детей аскетизм и альтруизм не могут иметь места, и такие штуки наше общество не считает нравственной доблестью.

Но мы не можем воспитывать и привычку к механическим пределам жадности, т. е. воспитывать моральную систему буржуазного типа. Жадность наших людей должна не механически ограничиваться всеобщей толкотней, а органически превращаться в гармонию желаний, в строгую и точную систему солидарности.

Идея солидарности вырастала в человеческой истории с самых первых ее страниц. Как только человек поднялся над животным миром, как только научился мыслить и говорить, как только возникло общественное производство — не могла не родиться мысль о необходимости равноправного договора между людьми, о возможности порядка вместо суматохи в области человеческих желаний.

Однако сложность и пестрота человеческой истории не позволили этой идее правильно высказаться и реализоваться. К солидарности человечество пробивалось не только через темноту невежества и нищеты, но и через блеск растущей цивилизации, ослепительные вспышки человеческого изобретения и науки. В этих сложившихся условиях выросли и окрепли тезисы собственности, покупки и продажи, формализм религии и анархия индивидуальной воли. Человечество все больше и больше обрастало историческими привычками классового устройства.

Для идеи солидарности тем более трудно было найти для себя пути, потому что она никогда не была в интересах правящих классов, а следовательно, и в интересах науки и искусства. Она жила в тлеющих, неясных стремлениях, в полусонном социальном институте не только в рядах плебса и пролетариев. А в это время мир, построенный на жадности, вырабатывал не только «сильные характеры» владык и миллиардеров, но и правила всеобщей толкотни, то, что называлось в истории законностью, государством, демократией, цивилизацией, вырабатывал буржуазную так называемую «культуру». В известной мере она давала силу проповеди солидарности, она сообщала ей страсть и культуру мысли и слова, она находила огненные принципы справедливости. Только богатство и армия, только организация и опыт власти отсутствовали у сторонников солидарности. И этого было достаточно для того, чтобы проповедь солидарности подменилась проповедью чего-то другого, похожего на нее, но не ее.

Исторический путь идеи солидарности — это путь ошибок и фальсификации. Так была создана с христианских времен Цезарей и Флавиев проповедь бездеятельной любви и нищеты, солидарности терпения и непротивления. Потом родились идеи Великой французской революции, чуть-чуть коснувшиеся вековых стремлений к общечеловеческой солидарности и утопленные в страсти к победе нового класса буржуазии. На смену им пришли идеи утопического социализма, а позже анархизма, идеи солидарности, подкрепленные наивной верой в мощь человеческого сознания и свободы, но не подкрепленные винтовкой.

И только кодекс железных законов Маркса, гений борьбы Ленина, …гений народов СССР отдали в распоряжение идеи солидарности великие силы…

В старой морали высокая нравственность всегда была в подозрительном родстве с глупостью. Многие деятели старого времени достаточно откровенно подчеркивали эту родственность. И это были не только циники, купцы и живоглоты, но и такие тонкие аналитики, как Достоевский. Его князь Мышкин — замечательная иллюстрация к этому закону. Структура нравственного поступка так явно противоречила структуре общества, что только слабый мыслящий аппарат способен был не заметить этого противоречия.

Но может быть, в этой толпе найдется несколько человек, которые не полезут в драку, которые не побегут в общем паническом движении, которые обрекут себя на голодную смерть, но никого не столкнут с дороги и никому не придавят горла. Их поведение, конечно, обратит на себя внимание остальных — один назовет их подвижниками, высоконравственным героями, другие назовут глупцами, и эти два суждения не будут находиться в особенном противоречии друг с другом.

Теперь представьте себе другой случай: в таком же положении очутился организованный отряд людей, они объединены сознательной уверенностью в том, что их интересы солидарны, что солидарность эта обеспечивается и чувством их уважения друг к другу, и разумной убежденностью в пользу такой солидарности, и доверием к избранным вождям, и дисциплиной в структуре органов и функций. Если такой отряд обнаружит запасы пищи, он направится к ним стройным маршем и остановится по суровому командному слову только одного человека на расстоянии, как будто наименее вероятном, на расстоянии нескольких человек, у которого заглохнет чувство, который завопит, зарычит, оскалит зубы и бросится, чтобы одному поглотить найденные запасы, — его поведение будет явно для всех и самым безнравственным и самым глупым…

Но кто же в этом отряде будет образцом нравственной высоты?

Здесь мы подошли к самому важнейшему тезису, на который обращаем особенное внимание родителей. В этом отряде на большой нравственной высоте будет не один какой-нибудь герой, а все члены отряда.

По старой морали, нравственная высота была уделом редких подвижников, специальных монстров, число которых было так незначительно, что канонизация их совершалась обычно через несколько сотен лет, когда в памяти людей они сохранялись в туманных формах легенды и устного придания, когда, следовательно, уже не трудно было кое-что и приукрасить. Обыкновенный человек не только в глубине души, а и совершенно открыто для себя такую нравственную высоту считал недоступным и непосильным делом, и с этим все были согласны, т. е. весь контингент таких же обыкновенных людей. Такое, так сказать, снисходительное отношение к нравственному совершенству давно сделалось нормой общественной морали.

В человеческой моральной практике было, собственно говоря, две нормы: одна — парадная, для нравственной проповеди и для специалистов-подвижников, другая — для обыкновенных случаев жизни, для человеческих будней. По первой норме полагалось последнюю рубашку отдать ближнему, пренебречь богатством, предоставить щеки и правую и левую и пр. По второй норме ничего положительного не полагалось, и измерителем нравственности была не нравственная высота, а нечто противоположное: обыкновенный житейский грех. Так уже и считали: все люди грешат, с этим ничего не поделаешь.

Коммунистическая мораль, построенная на идее солидарности трудящихся, в то же время не есть вовсе мораль воздержания. Требуя от личности ликвидации жадности, уважения к интересам и жизни человека-творца, коммунистическая мораль требует солидарного поведения и во всех остальных случаях, и в особенности требует солидарности в борьбе. Расширяясь до философских обобщений, идея солидарности между трудящимися захватывает все области жизни, ибо с точки зрения единого человечества жизнь есть борьба за каждый лучший завтрашний день, борьба с природой, с темнотой, с невежеством, с зоологическими атавизмами, с пережитками варварства, борьба за освоение неисчерпаемых сил земли и неба, за невыразимо великое и прекрасное будущее человечества.

Успехи этой борьбы прямо пропорциональны величине солидарности человечества. Только двадцать лет мы прожили в этой новой нравственной атмосфере, а сколько мы уже пережили великих сдвигов в самочувствии людей! Самочувствие совершенно нового, примечательно нового человека для нас самих еще так непривычно, что мы не всегда отдаем себе отчет в его содержании, и тем более нам трудно проектировать детали этого самочувствия в нашей воспитательной работе.