Ратоборцы - Алексей Югов

И все ж таки ясный, прозрачный звук преобладает. «Да, это сильно хорошо, — прошептал Александр. — Почему же это я раньше не обращал никакого вниманья? А ведь сколько ж, бывало, носились в этом лесу ребятишками!..» Он приготовился слушать еще. Вдруг соловей умолкнул, и слышно было, как шорохнул крылышками по кустам, перелетая в другое место: кто-то спугнул. И в тот же миг до слуха Александра донеслись два мужских, грубых и сиплых голоса.

Князь нахмурился: по голосу да и по самому складу речи слышно было, что разговаривают меж собою мужики. А никому не велено было из чужих, из посторонних, проходить княжеским лесом или захаживать в него. «Надо будет спросить сторожей!» — подумал, хмурясь, Невский.

Прошли близко, но по ту сторону ручья. И вот о чем они говорили.

— Чего тут! — с горьким, раздраженным смехом говорил один. — Он хотя и вернется с рыбалки, муженек-то, невзначай, айв двери к себе не посмеет стукнуть, коли узнает, кто у его женки сидит. Ведь легко сказать: сам князь, да и великой!..

— Знамо дело: кажному лестно! — подтвердил другой, и оба хохотнули.

Александру щеки обдало жаром.

«Что такое, что такое?» — мысленно вопрошал он себя, в стыде и в негодованье. А самому уж ясно было, что это о его брате говорится, об Андрее.

«Господи! — подумал он с отвращением. — И здесь уж, у меня, шашни с кем-то завел!..»

А смерды меж тем продолжали разговор, удаляясь.

Буря смутных, тяжелых чувств душила князя. «А сам, а сам-то ты, княже Александре? — вслух восклицал он, гневно допрашивая себя, зовя к ответу. — Обумись! Бракокрадцем стать хочешь!..»

И вспомнились ему слова старика Мирона: «Да ведь как же, Олександра Ярославич? Ведь он же у меня — большак! Он все равно как верея у ворот: на нем все держится!»

Ломая и отшвыривая бузину и орешник, он стал выбираться на тропинку, что вела обратно ко дворцу.

В домашнем обиходе и у Андрея и у Александра Ярославичей, после их возвращения от Менгу, императора Монголии и Китая, был принят чай, правда для особо чтимых или близких гостей. Этого напитка еще не знали, да и остерегались другие князья. Епископ ростовский осуждал питье чая, однако несмело, и оставил сие до прибытия владыки. А Кирилл-митрополит, ознакомясь с «китайским кустом» и отведав чая из рук своей ученицы, нашел напиток превосходным и спокойно благословил его. «Не возбраняю даже и в посты, — сказал он, — ибо не скоромное, но всего лишь былие земное!»

В этих застольях втроем Дубравка радушно хозяйничала, одетая в простое домашнее платьице, иногда с персидским шелковым платком на плечах. Она старалась заваривать чай строго по тем китайским наставлениям, какие сообщил ей Андрей. То и дело она приоткрывала крышку большого фарфорового чайника с драконами — из чайного прибора, подаренного Александру великим ханом Менгу, и вдыхала аромат чая и заставляла делать то же самое и Александра и Андрея, боясь, что чай им не понравится.

Какие вечера это были! И о чем, о чем только не переговорили они!.. Сколько раз Дубравка заставляла то одного, то другого из братьев рассказывать ей и о битвах с немецкими рыцарями, и о Невской битве, и о совместной их поездке к Менгу. И оба — участники одной и той же битвы — Ледовой, и оба — участники одной и той же, длительностью в два года, поездки через Самарканд в Орду, Александр и Андрей, увлеченные воспоминаниями, начинали перебивать один другого, исправлять и переиначивать.

— Да нет, Андрей, все ты перепутал! Когда фон Грюнинген ударил на Михаила Степановича, а ты со своим Низовским полком…

— Да нет, Саша, не так! Ты сам все спутал. Вот смотри: я со своими вот здесь стою, от Воронья Камня на север. А ты — вот здесь…

— Ну и дальше что? — загораясь, перебивал его Александр.

— Да ты погоди, Саша, не перебивай!..

— Гожу!..

— Ну, так вот. Я стоял здесь…

И крепкий мужской ноготь резко прочерчивал на белоснежной скатерти, к великому ужасу Дубравки, спешившей отодвинуть чайный сервиз, неизгладимую черту, обозначавшую расположение войск в Ледовой битве. Невский все это перечерчивал своим ногтем и чертил совсем по-иному.

— Иначе! — говорил он. — Грюнинген — здесь. Мальберг — здесь. А ты с низовскими — тут вот. Понял? — И Александр стучал пальцем о то место, где, по его мнению, стоял на льду Чудского озера Андрей Ярославич в столь памятный и обоим братьям и магистру с прецептором день пятого апреля 1242 года.

Рассказывая, Александр вдруг расхохотался. Дубравка с любопытством посмотрела на него.

— О чем вспомнил? — спрашивает Андрей.

— Да помнишь, как фон Грюнингена волокли ребята по льду ремнями за ноги?

Хохочет и Андрей. И это не скатерть уже, а чуть припорошенный снежком лед Чудского озера в тот достопамятный день. А вспомнилось братьям, как ватага неистовых новгородцев во главе с Мишей, пробившись до самого прецептора, свалили фон Грюнингена с коня, и так как закованного в панцирь гиганта трудно было унести на руках, то кто-то догадался захлестнуть за обе панцирные ноги прецептора два длинных ремня, и, ухватясь за них, ребята дружно помчали рыцаря плашмя по льду, в сторону своих: панцирь по льду скользил, как добрые санки с подрезами. И когда уже близ своих были, то кто-то вскочил на стальную грудь, как на дровни, и так проехался на фон Грюнингене, среди рева и хохота.

Узнав, о чем вспомнилось Александру, немало смеялась тогда и Дубравка.

Но много и страшного и безрадостного переслушано было Дубравкой из уст Андрея и Александра в эти незабвенные вечера.

Эти униженья в Орде, когда Александр принужден был всякий раз, входя в шатер хана, преклонять колено и ждать, когда гортанный голос, вроде вот того, что у Чагана, повелит ему встать…

И с глазами, полными слез, сидя на обширной тахте, прислоня голову к плечу Андрея, кутаясь в платок, княгиня неотступно глядела на Александра, который, рассказывая и живописуя их дорогу и пребыванье в Орде, то расхаживал по комнате, то вдруг останавливался перед ними.

Дубравка слушала его рассказ, вглядываясь в его прекрасное и грозное лицо, озаренное светом больших восковых свечей… «Нет, — думалось ей, — разве может хоть где-либо затаиться страх в этом сердце?»

И начинала прозревать, что многое испепелила в душе Александра сия неисповедимая и все подавляющая Азия.

Азия дохнула в эту гордую душу…

…И вставали перед княгиней снеговые хребты, сопредельные небу, и желтые песчаные пустыни на тысячи и тысячи верст — пустыни, на пылающей голизне которых сгорают целые караваны, словно горстка муравьев, брошенных на раскаленную сковороду…

Обезумевшие от безводья, люди распарывают кровеносные жилы у лошадей, чтобы напиться их кровью… Убивают слабых, чтобы не тратилась на них лишняя капля воды…

— Да разве, Дубравка, — говорил Александр, — поверишь во все это после, когда рядом течет Волхов, полный воды!.. Ведь едешь, едешь, неделю, другую — и все песок и песок… Или же валун, плитняк, галька, солончаки… Кочки на этих солончаках — в рост человеку. Ветер — до того свирепый, что валуны гонит, палатки с железных приколов сдирает!.. Верблюды и те задом поворачиваются. Человеку же одно только спасенье — ложись под бок к верблюду, ничком, и чем бы ни было укройся с головою, и не вставай, доколе не кончится ветер, и предай себя на волю божью… Местами урочища целые костей валяются — белых, а и полуистлевших уже. Проезжали мы тем местом, где жаждою пристигло лютой в сорок пятом году караван родителя нашего многострадального… Видели кости людей его… О, люто в пустынях сих!..

Не по-доброму и начался последний их злополучный вечер втроем! Это было как раз в тот день, когда Дубравка столь напрасно и столь долго ожидала Александра у озера. С потемневшим лицом, враз похудевшая, она сидела, потупя взор, и словно бы руки у нее зябли, держала то одну, то другую обок горячего фарфорового чайника, из которого разливала чай.

Считалось, что Александр у нее и у Андрея в гостях, ибо он приходил к ним, на их половину. Этим и воспользовался Александр, чтобы, под видом шутки, и укорить слегка Дубравку за нелюбезный прием, и немного развеселить. Подражая монгольской выспренности, Невский, чуть улыбаясь, произнес:

— О! Со скрипом отворяются ныне врата приязни и гостеприимства!

Дубравка вспыхнула, хотела возразить что-то, но ограничилась лишь подобием жалостной улыбки. Еще немного, и она бы заплакала. Александр уже раскаялся, что затронул ее. Вступился Андрей.

— Нездоровится ей что-то! — сказал он. — А все озеро этому виною: ведь столько просидеть на ветру, да и у воды! Солнышко хотя и пригревает, а по овражкам, под листвою, еще и снег!.. Из лесу — как из погреба!..

Он встал и укутал ей плечи платком. Она поблагодарила его безмолвно.

— Выпей же чаю побольше горячего, — сказал Александр. — Врачи Менгу только и лечат его что чаем да кумысом.