Кровь. Закат - Эльдар Салаватов

Она бежит в душ и стоит, зажмурившись, под струей горячей воды. Тщательно вытирается полотенцем, внимательно рассматривая чуть разбухшую грудь: сиськи растут уже полгода, и это радует ее неимоверно.

Она сушит голову барахлящим феном, с еще большим остервенением начесывая свои волосы перед зеркалом. Чуть выдвигает нижнюю челюсть и смотрит пронзительно на себя:

– Ма, я на Цоя похожа?

– На бабушку ты свою похожа, дуреха!

«А лучше б на Цоя!» – думает она про себя.

Потом сидит, притихшая, вместе с мамой на кухне, аккуратно прожевывая макароны с сыром и послушно прихлебывая чай из кружки в горошек. Незаметно щупает кончиками пальцев белые буквы на своей груди: высохло как надо, и смотрится просто атас! Мама как бы невзначай уже в который раз спрашивает, с кем Алиса идет на концерт. Она подробно и спокойно рассказывает и о том, во сколько закончится концерт, с кем ей по пути обратно, и как она будет идти домой, когда останется одна – ни в коем случае не через дворы, по освещенным тротуарам. Она самая послушная дочь в мире – не хватало, чтобы мама в последний момент передумала. Элис вдруг понимает, что мама тоже волнуется – она первый раз отпускает дочь одну куда-то. Они допивают вместе чай, и Элис на дорожку забегает в туалет.

– Будь умницей, – говорит мама, закрывая за ней дверь.

Она выбегает в весенний вечер, хлопнув дверью подъезда, в новеньких белых кроссовках.

Светка и Кэт, в черных джинсах и обрезанных перчатках, ждут у метро. Их налакированные начесы не менее фееричны. Они ахнули при виде футболки.

Элис краснела гордо в вечернем сумраке.

И они пошли на концерт. Они стояли в очереди за билетами со взрослыми парнями, и те пили пиво и водку прямо из бутылок, курили анашу и матерились.

Элис и девчонки с восторгом смотрят по сторонам. Их вместе со всеми обыскали на входе милиционеры, и от этого их сердца застучали еще быстрее. А потом погас свет, и они завизжали, потому что на сцену в луч прожектора вышел Цой и запел «Мы ждем перемен!». Они визжали непрерывно первые три песни, и только потом поняли, что охрипли. Напрочь сорвали глотки, но подпевали вместе со всем залом каждое слово каждой песни. Они жгли вместе со всеми зажигалки на «Группе крови».

– Я хотел бы остаться с тобой,

Просто остаться с тобой,

Но высокая в небе звезда зовет меня в путь.

Элис смотрела на Цоя, и слезы непрерывно катились у нее из глаз: как все-таки хорошо, что он жив! Как это хорошо!

– Группа крови – на рукаве,

Мой порядковый номер – на рукаве,

Пожелай мне удачи в бою, пожелай мне:

Не остаться в этой траве,

Не остаться в этой траве.

Пожелай мне удачи, пожелай мне удачи!

А потом она случайно повернула голову – и увидела Сашу. Саша учился на год старше и ужасно нравился Элис. Но потом семья его куда-то переехала. Потому что Саша в школу уже давно не ходил.

Элис смотрела на него во все глаза: он стоял в беснующейся толпе и смотрел на сцену. Софиты мягко освещали его черты лица. И он был таким красивым. И тут концерт закончился, и включили свет. И она поняла, что потеряла Катьку и Светку. И что толпа тащит ее к выходу. Она попыталась сдвинуться и поняла, что это бесполезно – ее просто несло, как льдинку по горному ручью. Завертела головой, собираясь кричать их имена, и мельком, напоследок метнула осторожный взгляд через плечо на Сашу.

Он стоял на том же месте и смотрел на Элис.

У нее обмерло все внутри: он подмигнул ей? Ей не показалось???

И еще поняла: людской поток нес ее в Сашину сторону. Он стоял у колонны, и людская река обтекала его, как скалу. Три метра до него, два, метр. Он смотрит на нее? Или за нее? Она поняла, что выглядит глупо, пытаясь заглянуть себе за спину.

– Привет, – сказал он.

У нее остановилось сердце.

– Привет, – сказала она.

Он протянул руку и выхватил ее из толпы на свой крохотный островок у подножия толстой колонны, уходящей под купол зала.

Она не знала, о чем с ним говорить. Но спросила у него, как дела. Он спросил про то, почему она одна. Она соврала про то, что родители отпускают ее на концерты одну. Он предложил проводить ее домой. Ей очень хотелось, чтобы он проводил ее домой. И они пошли домой. Они шли через дворы и разговаривали о группе КИНО, и ей очень хотелось, чтобы, проводив ее, он попробовал бы ее поцеловать. Она никогда еще не целовалась с мальчиком, и ей казалось, что в такой волшебный вечер это и должно было случиться в первый раз. Она много знала о поцелуях в теории. Кэт расписала в красках и продемонстрировала прямо на ней двадцать видов разных поцелуев, которым ее научили двоюродные братья Светки.

В подъезде Саша целует ее за ушко, в шею. Это чуточку странно, но это первый поцелуй в ее жизни. Она прикрывает глаза: это очень приятно. До такой степени, что ей хочется смеяться. Она понимает, что это тот самый вид поцелуя, который Кэт называла засос. Элис улыбается. А потом он отстраняется. Отстраняется и смотрит на нее пронзительно. У нее обмирает внутри – кажется, он хочет сегодня большего, чем поцелуй. У нее от волнения кружится голова и подгибаются ноги: он так смотрит.

Она замечает красное в углу его рта. Он делает шаг назад. Она спрашивает его, куда это он. Он говорит – я найду тебя, когда будет нужно. Она хочет рассмеяться в ответ: звучит как в дешевом американском детективе: я найду тебя, когда будет нужно. И он уходит. Она думает, что это как-то странно. Но сегодня такой день, такой вечер, такая ночь! Она трогает шею и понимает: случилось самое худшее – Саша поставил ей засос! Черт! Кэт предупреждала, что такое может случиться! У нее все путается в голове от волнения и от какой-то неожиданной слабости во всем теле. Она поднимает воротник своей черной джинсовой куртки. Трогает лоб: у нее жар? Или лоб, наоборот, холоден как лед? Так и не поняв это, она, собравшись, открывает своим ключом входную дверь. Мама выглянула из спальни: все в порядке Аля? Да мам. Как все прошло? Отлично мам, просто супер. Ну, спокойной ночи, доча. Спокойной ночи, мам. Она рассматривает засос, запершись в ванной и включив оба крана журчать в раковину. Черт! Она кривит губы и чувствует, что у нее плывет немного перед глазами. Придется прятать его неделю, не меньше… а может и больше. Она не уверена. Это же ее первый засос. У нее дикая резь в животе. Такая, что сгибает пополам. Она безрезультатно сидит минут десять на унитазе. Она еле добредает до постели и падает в нее, еле заставив себя содрать с немеющего тела джинсы.

«КИНО». Эти буквы снятся ей горящими в ночи на крыше кинотеатра в темном ночном квартале. Снятся другие буквы, зажигающиеся на домах города, по которому она идет. Незнакомые буквы не похожи на любые другие буквы, которые она видела до этого. Это огненные руны, горящие холодным электрическим светом безликих трубок дневного света. Они возникают, сменяя друг друга и все ускоряясь. Она блюет рядом с кроватью. Ей ужасно плохо. Она думает, что она умирает. Боже, почему она не слушала маму! Она плохая! Боже, какая же она плохая! Зачем она с ним целовалась?! Ей же говорили! Ее же предупреждали! Она плохая девочка, и как все плохие девочки, заразилась сифилисом и триппером, и теперь она умрет! Она еще раз блюет какой-то темной жижей и падает в постель. Она не в силах оторвать голову от подушки, потому что голова весит тонну. Она падает в сон, как гиря. Продавливает кровать, пол, межэтажные перекрытия. Она проваливается в погреб сна и никак не может выйти из него. Бредет босая по утоптанной сырой земле, от которой стынут не только ступни, но и сердце. Она идет по коридорам, спускается по каким-то ступеням все ниже и ниже и никак не может понять – куда же еще ниже?!! Она бредет по улицам города, задирая голову и пытаясь высмотреть сияющие руны на его крышах, но понимает, что это не тот город, это другой город. Страшный, опасный город. И это вообще не город, это декорация. И что сейчас ее сожгут из огнеметов. Что сейчас огненный шторм сметет лично ее с лица земли вместе с этими картонными домами. Она видит на востоке зарево и бежит от него, лезет в подвал через узкую щель. Она почти голая, в футболке, трусах и носках. Она на ощупь находит какую-то мягкую распотрошенную перину, заползает в нее, постанывая, и лежит в бреду, зарывшись с головой. Ей плохо, потом очень плохо, потом становится так плохо, что она думает: «я умерла» и вообще перестает чувствовать свое тело. Она словно парит в тополином пуху. Словно несет ее по ветру как семечко. Она чувствует, что за стенами этого подвала, там – на поверхности – бушует пожар. Там выжигает все под чистую Страшный Враг. Прилетевший из-за самых далеких звезд. Она хочет проснуться, но никак не получается. И она покорно спит дальше. Ей снится, что она висит в пуху целый день. А потом она вдруг чувствует, что наверху все стихло, что враг ушел. Она чувствует, потому что проснулась? Или наоборот? Она выбирается из своего подмятого телом гнезда и смотрит на свою перину со стороны. Ей снится, что это стекловата, которой утепляют трубы отопления. Она понимает, что это – ну, конечно же, сон – только во сне можно спать в стекловате весь день. Реальная стекловата хуже крапивы. Уж она-то знает. Она выбирается из подвала в узкое оконце; кажется, сюда она так и попала. Она голая, совсем голая, но это же сон, и ей совсем не холодно. Она видит, что декорация хорошо отстроена: многие здания кажутся настоящими. В них даже видны редкие желтые прямоугольники, изображающие окна. Остальные настолько из рук вон плохо сделаны, что она видит спящих в них статистов. Она идет по городу и слышит, что кто-то идет навстречу. Кто-то странно пахнущий и громко кричащий. Их несколько – она чувствует это, они идут и кричат, она не понимает, что ей делать, и просто прячется в ближайшие кусты. Они выбегают из-за поворота как стая бешеных псов. Она слышит их неприятный язык, похожий на лай, от которого у нее судороги по всему телу. Они выхаркивают одинаковые слова, вереща одно и то же по кругу: