Семь цветов радуги - Владимир Немцов

Стеша внимательно осмотрела ее туалет. Платье ярко-желтого, яичного цвета туго обтягивало плотную и ладную фигуру девушки. Казалось, ей тяжело было дышать в этом блестящем атласе, готовом сейчас лопнуть на груди. Но нет, костюм испанской актрисы прошлых веков пришелся впору трактористке Нюре Самохваловой. Высокий гребень в пышной прическе, черные кружева на платье, гитара в руках… Ну, чем не Лаура!

— Бусы свои сними, — безапелляционно заявила Стеша. — Их все знают, да и к этому наряду нехорошо. Самохвалова с сожалением сняла любимые бусы.

— Послушайте, донна! — с довольной улыбкой обратился к Стеше Вадим. Откуда вы достали весь этот театральный гардероб?

— Кое-что у бабушек осталось, переделали. А потом новые платья сшили. Вы чего же думаете, нам на эти дела правление денег не дает? Ошибаетесь!

Зазвенел третий звонок. Лаура метнулась за кулисы. Петька — «шум за сценой» — утащил ведро, вырвав его у Буровлева, который вот уже в пятый раз к нему прикладывался.

Стеша толкнула Багрецова к лесенке и, подобрав шумящую юбку, прильнула к занавесу. Через щелку она принялась разглядывать публику.

Собрались все, кто только мог ходить. Даже старый Кузьмич — дед с бородой, похожей на седой курчавый мох, — притащился в клуб и теперь, опираясь на палку, сидел в первом ряду, моргая слезящимися глазами. Ребятишки легли у его ног на сухой траве. Ну, прямо хоть сейчас снимай на карточку. Стеша вспомнила, что точно так же она и ее товарищи фотографировались, когда кончали школу. Смешная тогда получилась фотография; у всех оказались выпученные круглые глаза.

Девушка всматривалась в темноту. Там, за первыми рядами, смутно белели неизвестно чьи лица. Лампу выключили, и теперь ничего вдали не разберешь. Кто там сидит на бревнах? Говорили, что приедут гости из Дергачева — «партизанцы»; может, они запоздали? Стеша их не видала. Но не только гостей из соседнего колхоза искала глазами девушка. Неужели все-таки не придет посмотреть на ее игру Тимофей Васильевич?

Вадим незаметно проскользнул в зрительный зал и сел в ложу. Он узнал впереди себя Васютина., но не мог различить, кто еще, кроме него, находился в правой ложе.

Желтоватый свет рампы, как золотой дымок, поднимался вверх. Колыхался занавес, надуваясь, как парус.

Местный художник нарисовал на занавесе свою мечту. Нет, конечно, не только свою, а, пожалуй, мечту всех, кто сидит в этом зале.

Представьте себе девичьеполянскую главную улицу. Она уходит далеко-далеко, туда, где синеют поля. Яркий, до боли в глазах, солнечный день. По обеим сторонам Комсомольской улицы — колхозные дома. Вот здесь слева, правление колхоза, чуть подальше клуб — двухэтажный, с каменной лестницей у входа и с колоннами…

Такова мечта. И художник, и все ребята из ОКБ, и все колхозники знают, что такой будет Девичья поляна через три года. В один город соединятся несколько колхозных деревень. Однако какая же это мечта? Это просто общий вид будущего агрогорода.

Смотрит Багрецов на этот занавес, и хочется ему выйти из ложи и, затаив дыхание, ступить на асфальтовый тротуар этой завтрашней солнечной улицы. Дома — с огромными окнами, кирпичные, оштукатуренные и выкрашенные в светлые цвета. Художник не постеснялся на переднем плане нарисовать угол дома, у которого чуть облупилась штукатурка. Это нужно было ему только затем, чтобы показать кирпичную кладку, — нельзя же вводить в заблуждение дотошного колхозного зрителя, которому все известно о строительстве будущего города. Он очень хорошо знает, что дома будут каменные, так как по предложению Никифора Карповича уже строится свой колхозный кирпичный завод. За домами, вдалеке, виднеется его красная труба. А с правой стороны, на окраине деревня, стоят какие-то башни… Москвич принял их за досужую фантазию художника, хотя трудно предположить, что он нарисовал их зря. Багрецов хотел было спросить у Никифора Карповича об этих сооружениях, но вдруг вся картина поплыла вверх.

На мгновение мелькнули лакированные каблучки донны Анны — Стеша едва успела убежать до открытия занавеса.

…Привычно, не торопясь, словно на очередном уроке у семиклассников, Алевтина Максимовна рассказывала о Пушкине. Она не старалась подыскивать самые простые слова, потому что не впервые выступала на собрании полянских колхозников. Докладчик хорошо знал свою аудиторию.

Багрецов смотрел то на сцену, где медленно ходила учительница (по привычке, будто между парт), то следил за Никифором Карповичем. Тот, как казалось Вадиму, изучал каждого из колхозников, всех, кто сидит в этом зале. Он знал своих односельчан до тонкости. Знал их привычки, желания, мечты, каждую мелочь в их жизни. Однако Васютин никогда не упускал случая еще раз проверить себя, не ошибается ли он в том или другом человеке. И вот сейчас, как представлял себе Вадим, Васютин снова смотрит на своих товарищей, и будто видит на их лицах как-то по-особенному живые слова, что слышат они со сцены.

«Прекрасно говорит учительница, чудесно и слушают», — размышлял Багрецов, смотря на темные ряды с белеющими лицами. Не в первый раз представлялось ему, что иные слова по-настоящему светятся, они летят со сцены или трибуны, и свет их падает на лица. А лица бывают всякие, иные — как чистое зеркало, в них отражается все. Метнется луч со сцены и солнечным зайчиком, светлой благодарной улыбкой возвратится обратно, падая к ногам. Спасибо!.. Тусклым, давно нечищеным самоваром кажется иное лицо. Отраженный свет в нем становится мутным и неживым. Он прячется в зеленой грязной пленке. И, может быть, тут нужны особые, горячие слова, чтобы жарким пламенем до самого сердца растопить позеленевший металл… Тогда заблестит он сам и будет долго сохранять чудесный свет.

Восторженно глядит мечтатель Багрецов на зрителей. Кажется ему, что светится весь зал. Вон только у левой ложи пропадает свет. Будто закрыл свое лицо черной повязкой непонятный, не наш человек. Кто это? Может быть, Кругляков или Лукьяничев? Или это Макаркина? Какими словами заставить ее улыбнуться? Как снять повязку с ее лица?..

Вадим почувствовал легкое прикосновение руки и от неожиданности вздрогнул.

В темноте белело лицо Ольги. Ока только что пришла и села позади Багрецова.

— Вы не думали о записке? — шепотом спросила Шульгина. — Тетеркин очень занятно расшифровал ее.

— Кузьма?

Ольга почему-то смутилась. Нервно откинула волосы.

— Нет, Сергей. Тише! — прошептала она.

Опять перед глазами Багрецова выплыл темный провал, куда с грохотом падает ручей из Степановой балки… Шум становится все сильнее и сильнее, словно это не ручей, а полноводная река низвергается вниз клокочущим водопадом.