Москва-матушка - Аркадий Крупняков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Атаман правит ватагой, Ионаша варит кашу. Не в свое дело не суйся.
Проведал как-то Ионаша, что Сокол любит дочь сурожского купца, обрадовался. Наконец-то нашлось слабое место и у атамана. Надо учесть. При случае сгодится.
Когда с группой ватажников ушел Ивашка за солыо, Ионаша решил действовать смело и решительно.
Вечером, когда на поляне потушили костры, повар пришел в ко- мору атамана. Василько не спал. Сидел на толстом чурбане, точил свою саблю. Пробуя лезвие большим пальцем левой руки, Сокол сказал:
— Слыхал я, что ты не только чумичкой, но и саблей владеешь. Где научился?
— Я, дорогой атаман, не всегда поваром был. Когда-то дружину водил, сабелькой помахать немало пришлось. Прошлое это дело, тяжелое. Вспоминать не хочется.
— Спать неохота. Рассказал бы...— попросил Сокол, убирая саблю.
Ионаша присел на лежанку Ивашки, поправил фитилек светильника, помолчал малость, начал:
— В молодости полюбил я красавицу одну, такую... ну как тебе сказать, не было тогда красивее на всем побережье. Я говорю — тогда, потому что теперь есть в Суроже у русского купца дочь, которая могла бы быть ей достойной соперницей.
Василько вздрогнул, грек это заметил.
— И она полюбила меня, да только на беду. Была она богата, а я беден, простой воин в дружине ее отца. А времена тогда были тревожные, владетели греческие только войной и жили. Воевали болгар, кочевников и кого придется. Я не жалел себя в битвах — погибнуть хотел. Не брала смерть, зато много побед принес я на острие меча. Прошло время, и доверил мне хозяин дружину. Среди прочих выделял, к себе приблизил.
Однажды решил заговорить я с ним о дочери. Он спокойно выслушал, потом молвил: «Надумал я покорить себе Котромаса — моего соседа. Победи дружину Котромаса, забери его земли, и тогда дочь твоя. Подумай». Молод я был и глуп. Думал — как можно против своих же братьев воевать...
— Отказался? — нетерпеливо спросил Василько.
— Ушел из дружины, потому что дурак был. Хозяин все равно Котромаса покорил... Любимая моя умерла с горя. С тех пор хожу по свету один, ее забыть не могу.
Василько тяжело вздохнул, задумался о своем.
— Знает старый Ионаша, отчего так вздыхаешь ты, атаман,— вкрадчиво сказал грек.— Раскрой свое сердце, и, кто знает, может, я помогу тебе...
— О чем это гы?
— Эх, атаман, атаман! Даже за бедной невестой жених сам идет. Так ведется спокон веков. А ты ждешь, чтобы богатая к тебе пришла. Сидишь в лесу, как сурок, и думаешь, купец приведет к тебе свою дочь. Нет, не приведет. Ходят слухи, что отдает он ее.
— За кого? — вырвалось у Василька.
— Мало ли богатых женихов в Суроже. Такая красавица не засидится. Торопись, атаман.
— Смеешься, кашевар Кто ж отдаст ее за меня1 Для купца я бродяга лесной.
— Не смеюсь я, атаман. Ведь у тебя под рукой пятьсот молодцов, полтыши сабель. Любят тебя люди. Попроси их — они на царице византийской женят, не только на дочке купца. Ух, я б на твоем месте...
Ионаша приостановился, внимательно посмотрел на Сокола. Тот голову опустил. Слушает. И то хорошо...
— Я на твоем месте поднял бы ватагу, погулял бы одну ночку в Суроже. Людям добро, атаману — золото. Много золота! Две-три таких ночки, и я смог бы купить купца со всеми его лабазами.
— Смелый ты, Ионаша. Вдруг за такие слова я тебе голову снесу? Неужели думаешь, что в разбой пойду!
— Разве я про тебя? Я сказал, если бы на твоем месте... А ты сам атаман — делай, как хочешь. Не мне тебя учить.
— Хитер, хитер! — Василько улыбнулся.— Жаль, Ивашки нет. За такие слова он тебе бороду бы выдрал.
— Ивашке я не сказал бы такого. Ему купеческая дочь не нужна. У него в голове другое.
— Что — другое?
— Позволь всю правду сказать? Только не гневись потом.
-- Зачем мне ложь. Говори правду. ']
— Ивашка атаманом мечтает быть.
— Врешь! Если хотел—стал бы. Я за атаманство не держусь.
— Знаю. Зато ватага за тебя держится. Люди надеются на тебя, ждут, что свободу им принесешь. Не знают, что на этом свете свободы нет для холопа. Подумай о них, атаман. Сделай людей богатыми, сам золота накопи — все будете свободными. Пусть тогда Ивашка остается атаманом, ведет ватагу на Дон, как и задумано. Ты женись на Ольге, торговлю начнешь. Жизнь!
— Нет, Ионаша. Пока я жив, разбойником не буду и друзей моих честных до душегубства не допущу. Негож совет твой.
— Тогда выбрось любовь из сердца. Сможешь?
— Все равно Ольга будет моя. Из пасти зверя вырву! Сама говорила — со мной хоть на край света.
— Бывал я у Никиты Чурилова и Ольгу твою видел. Нежная, белая, красивая. Спит на пуховой перине, ест из серебряной тарелки. Ожерелья носит жемчужные, серьги яхонтовые, одежды бархатные. Такую женушку в ватагу привести — услада! Только куда спать положишь ее, я не придумаю. Может, в шалаши вонючие или в пещеру каменную? Опять же в кормежники ее можно определить, либо шкуры шить. Вот похлебку нашу, верно, есть она не будет... Не будет!
— Замолчи, дьявол! — крикнул Василько и, сжав виски ладонями, склонился к столу. Оба молчали долго. Потом атаман сказал, не глядя на Ионашу:— За такие разговоры бесовские надо бы тебя наказать, да уж ладно. Уйди, оставь меня одного.
Выйдя из землянки, Ионаша подумал: «Плохо я знал атамана, казалось, молод, податлив, чужим умом живет. Видно, ошибся. Но сходил к нему не зря. В душу черное семя бросил, когда-нибудь прорастет».
И действительно, долго думал Василько о разговоре с Ионашеи.- «Во многом прав этот проклятый богом грек, только золото поможет мне взять Ольгу в жены. Но где его достать? А что если послушать кашевара? Людей найти можно, половина ватажников согласится идти за атаманом. А затем уйти из ватаги... Разве Изашка хуже меня справится с атаманством... Нет,— решительно обрывает себя Сокол,—не твой это путь, атаман, не сможешь ты по нему идти, не должен идти...»
На рассвете, когда Сокол начал засыпать, у входа в комору послышались чьи-то быстрые шаги.
— Кто это? — тревожно спросил Василько.
— Это я, Федька.
— Козонок! — радостно воскликнул Сокол, вскочив с лежанки.— Федька! Как я рад. А ну, покажись.
— Не радуйся, атаман, рано. На вот, прочти.
Василько схватил кресало и кремень, высек искру на фигиль, раздул и зажег огонек. Когда плошка с жиром разгорелась, поднес переданное ему письмо ближе к пламени и прочитал: «...а свадьбе той не быть. Ежели вовремя не вызволишь меня — ищи в море. Великий грех на душу приму, а женой фряга не стану. Приди, желанный мой, увези меня к себе, ведь не одна я ныне стала, кровиночка твоя под сердцем бьется...»
— Когда свадьба?
— Два дня осталось,— коротко ответил Федька.— Я тут задержался с письмецом-то. Не по своей вине.
— Сам с Ольгой говорил?
— Не-е. Подружка письмецо притащила. Я никак не пойму, отчего Никита Афанасьевич такое надумал. Умнейший человек... Как мог он решиться за фряга?..
— Не время гадать об этом! Беги к реке — позови повара Ионашу. Быстро!
Когда Ионаша вошел, Сокол уже оделся и ждал его.
— Где твоя сабля, Ионаша? Наточил ее?
— Зачем кашевару сабля? Она ржавеет под навесом.
— Придется взять в руки.
— Атаман обдумал мои слова и...
— ...решил идти на Сурож. Поведет нас этот человек, он оттуда. С собой возьмем человек сорок, не более. Иди в ватагу, подбери молодцов по согласию.
* * *
Вчера Деметрио ди Гуаско у стен крепости встретил старую цыганку. Уцепившись за его плащ, она предложила гаданье. Демо, бросив ей пару аспров, протянул руку. Цыганка взглянула на ладонь, забормотала:
— Под счастливой звездой родился, молодой синьор. Хоть мало жил, да много удачи видел. Скоро знатным станешь и любимым. Не качай головой, драгоценный, дай ближе руку. Самое важное чуть не проглядела я. Смотри на эту линию, редко у людей такую встретишь. Хиромантия говорит —это линия золотой жилы. Не потеряй ее, красавец. Правду тебе говорю — позолоти руку.
— Я еду в Сурож. Благополучна ли будет моя дорога?
— Не сердись на старую — домой ты, молодец, попадешь не скоро. Смотри — линия дома твоего доходит до линии золотой жилы и кончается. А совсем рядом линия крови. Не хмурь брови, не я — ладонь твоя так говорит.
— Врешь ты,— смеясь, произнес Демо,— завтра я уже буду гулять по Сурожу.
— Все в руках твоей судьбы,— пробормотала цыганка и, получив еще два аспра, удалилась.
