Хроники Раздолбая - Павел Санаев

От метро домой Раздолбай снова ехал на частнике. Он хотел рассказать водителю, что вовремя ушел от Дома Советов, который начали атаковать, но в машине работал радиоприемник.

«…дважды за сегодняшний день поступали сообщения о возможном штурме, но пока все спокойно, и, видимо, за начало штурма защитники Дома Советов принимали передислокацию войск», — сообщил репортер.

— Психику ломают, суки, — со знанием дела сказал водитель. — Сто раз будут имитировать штурм, а когда люди от страха овощами станут, разгонят тепленькими.

— Пусть лучше так, может, хоть никого не задавят, — ответил Раздолбай.

Он вдруг почувствовал, что не хочет пережидать этот волнительный день один в пустой квартире, и с полдороги попросил отвезти его на «Динамо» к родителям.

— Ты с ума сошел — приперся?! — ужаснулась мама, увидев его на пороге.

— Мам, там все спокойно. Я был в центре, видел, что происходит, — успокоил ее Раздолбай, чувствуя себя героем-разведчиком.

— Ты идиот совсем! — заголосила мама и залилась такими слезами, словно он явился без ног или с обожженным лицом. — Я же сказала тебе, сиди дома! Куда тебя понесло, когда танковый переворот в стране? Ты у меня единственный сын, ты что хочешь, чтобы я твои внутренности соскребала с асфальта?

— Мам, успокойся, пожалуйста! Не будет никаких внутренностей. Там дети сидят на танках, мороженое едят с солдатами. Я вышел на Тверской, осмотрелся — было бы неспокойно, тут же вернулся бы в метро. А там даже в «Макдоналдс» очередь стоит, как обычно. У Дома Советов огромная толпа собралась, построили баррикады, часть танков перешла на сторону Ельцина. Вот их вроде штурмовать собираются, но еще не начали. Люди говорят, будут имитировать штурм, пока нервы не сдадут у тех, кто на баррикадах, и тогда разгонят.

— Они там кретины, что ли, с баррикадами со своими? Сколько там народу? Что говорят? — Ужас и гнев мамы сменились интересом, теперь ей хотелось узнать подробности.

Довольный собой Раздолбай рассказал все, что видел, и еще раз подчеркнул свою осторожность.

— Как только пошли слухи про штурм, я сразу в метро и сюда.

— Ну и правильно унес ноги! Незачем соваться, когда такие дела, — похвалила мама, — знаешь поговорку: «Говорили Митеньке — не трынди на митинге!» Господи, только бы не подавили там никого!

Вечером с работы пришел дядя Володя. Его издательство находилось недалеко от дома, на работу он ходил переулками, и что происходит в городе, представлял смутно. Раздолбай еще раз выступил в роли информатора.

— Детские игры все это, — уверенно сказал дядя Володя.

— Какие «игры», Володенька! Многотысячная толпа собралась! — заголосила мама.

— Ну, как собралась, так и разойдется. Сейчас посмотрим новости, узнаем, что там.

В программе «Время» снова показывали танки, облепленные мальчишками. Спокойные доброжелательные солдаты давали интервью.

— Какой у вас приказ? — допытывался корреспондент.

— Встать здесь и смотреть, чтобы не было беспорядков, — отвечал добрый мужественный майор. — Я не вижу беспорядков здесь.

Такому майору можно было довериться, и предполагать, что он прикажет гнать прикладами ведущих «Взгляда», было глупо. Показали репортажи из других городов. Исправно работали заводы, труженицы швейной фабрики перевыполнили план. Ветераны труда говорили, что относятся к чрезвычайному положению с пониманием и давно ждали чего-то подобного. Снова показали коменданта Москвы. Он добавил к своему облику огромные квадратные очки и стал похож на маньяка-насильника не из боевика, а из триллера. По словам коменданта, большинство москвичей относились к войскам в городе спокойно, но отдельные лица пытались организовывать митинги. В целях предупреждения беспорядков объявили комендантский час с 23:00 до 5:00 утра.

Раздолбай понимающе переглянулся с дядей Володей.

— Я же говорил, что это все детские игры, — сказал отчим. — Вот они себе обеспечили законный повод всех разогнать. Кто после одиннадцати часов на улице — тот автоматически нарушает закон.

— Сегодня весь день имитировали штурм, чтобы их измотать.

— И это могли делать, чтобы жертв не было. Завтра никаких баррикад не будет — посмотрите.

После новостей долго пили чай, предвкушая, что сумбурный кошмар закончится и к утру все будет спокойно. Наэлектризованных любителей свободы угомонят, посадив на трое суток, баррикады побросают в кузова самосвалов, и жизнь станет выздоравливать, как организм после недолгой простуды.

За полночь в квартире задребезжал междугородний звонок.

«Диана! — подумал Раздолбай, удивляясь, что по-прежнему на что-то надеется. — Может быть, границы действительно перекрыли и она осталась?»

Звонил опять Миша.

— Привет, слушай, как вы там? У вас все в порядке?

— Да, сидим, чай пьем. А что?

— Ну, у вас там в Москве какой-то ужас происходит. Мы слушаем Би-би-си, у папы гипертонический приступ, мама в истерике.

— Ты про танки, что ли?

— Ну да, они штурм начали. Прямо у американского посольства идет бой, несколько человек убили, один танк подожгли.

Первый раз в жизни Раздолбай узнал что такое «подкосились ноги». Страшные видения снова замелькали перед его глазами. Ночь. Тысячи людей с трехцветным флагом окружают Дом Советов, словно корабль-ковчег, на котором надеются уплыть в какую-то иную жизнь. Фары танков разрывают тьму, выхватывая нагромождения баррикад и искаженные отчаянием лица за железной арматурой. Звонко барабанят по броне танков брошенные камни. Одно из орудий отвечает выстрелом. Баррикаду разносит в прах, и арматура, которую складывали весь день, копьями летит в тех, кто надеялся на ее защиту, протыкая животы и раздирая лица. Один их танков поджигают бутылкой с бензином. Из люка выбирается веснушчатый паренек в шлеме, и рассвирепевшая толпа забивает его камнями. Мокрая увядшая хризантема падает с брони на землю рядом с мертвым лицом танкиста. Моторы танков отвечают взбешенным ревом, и многотонная бронированная масса движется на тысячеликую массу людей. Крики, стоны и хруст костей под гусеницами тонут в моторном рычании.

— Это… это точно? — хрипло спросил Раздолбай.

— Мы слушаем уже полчаса. Танкам перегородили путь на Садовом, сейчас передают, что слышны выстрелы… Еще один человек убит!

Ужас Раздолбая, вероятно, пополз от него холодными волнами во все стороны, потому что мама и дядя Володя пришли из кухни и встали у него за спиной, хотя он не звал их, и молча ловили каждый звук разговора.

— Это кошмар, — сказал он, — мы думали — обойдется.

— Ну, теперь только полагаться на Бога.

— На какого Бога, Миш? — спросил Раздолбай, и его голос задрожал от неожиданной злости. — Ты всерьез думаешь, что он есть?

— Ты же сам верил вроде.

— Ну да, верил в херню, которую ты рассказывал, — перестал он себя сдерживать и махнул родителям рукой, чтобы они вышли из комнаты. — Я во все это верил и просил одну вещь. Просил даже не для того, чтобы ее получить, а чтобы проверить, правда ли все, что ты говорил. Это самообман, Миша! Тебя в детстве пуганули, ты поверил и с тех пор подгоняешь все под свою веру. Это все только в твоем сознании!

— У тебя случилось что-то?

— Случилось! Дано было! Дано, твою мать…

Из глаз Раздолбая потекли слезы, и он в голос расплакался, изумляясь, что боль потерянной любви начала разрывать его в тот момент, когда жителей его города давили танками.

— Сука, она меня использовала как открывалку! Дала и с улыбочкой сказала, что уезжает в Лондон, а я — фантазер. И еще эта белая роза… на прощание положила мне. Сука, зачем эти красивые жесты? Чтобы сделать больнее? Лучше бы ничего этого не было! Лучше бы я не слышал никакого «голоса» и забил на нее год назад!

— М-да… Мне кажется, у вас там сейчас более значимые события творятся.

— Да эти события — вообще пиздец! — сорвался Раздолбай в истерику. — Я не понимаю, как это может быть, как потом люди жить будут? Какой «Бог» может быть, Миш? Как ты можешь во всю эту хуйню верить, и другим советовать?

— Я понимаю твое состояние, но ты все-таки лучше не говори так.

— Как еще говорить, если все это — обман?

— В чем обман? Ты ее просил, и ты получил. Я тебе год назад говорил, что она собирается уезжать, и если подумать — она с самого начала была тебе не нужна, но ты настоял.

Миша сказал то же самое, что говорил Раздолбаю внутренний голос, и стал идеальной мишенью для невымещенной обиды. В его лице внутренний голос словно обрел личность, и эту личность, в отместку за боль, Раздолбаю захотелось отхлестать какими-нибудь резкими словами.

— Все это херня собачья! — сказал он с нарочитой грубостью.

— Я тебя еще раз прошу так не говорить, — твердо попросил Миша. — Я тебе говорил, что Бог даже ненужные человеку желания может выполнить, чтобы его приблизить. Тебе сейчас шаг вперед надо делать, а ты назад бросился.