Без пощады - Майн Рид

достичь Берклея, где он мог бы укрыться со своими пленниками, а главное — с пленницами. Он тоже был полностью уверен, что за ним погонится полковник Уольвейн, чтобы отбить у него лакомую добычу. К чести этого развращенного немецкого принца нужно сказать, что он отнюдь не страдал трусостью; напротив, он был одним из храбрейших среди роялистов. Но голова его отяжелела после чересчур усердного возлияния за ужином, и ему очень хотелось хорошенько выспаться вместо того, чтобы скакать ночью сломя голову по горам и оврагам, лесам и перелескам, переправляться через разбушевавшиеся реки и ждать встречи с полудикими форестерцами. Все это вовсе не улыбалось принцу, и он очень нервничал.

Но вот добрались, наконец, до переправы при Фремилоде, находившейся милях в двух выше уэстберийской. Ввиду того, что эта переправа должна была отнять много времени, принц распорядился оставить на берегу арьергард, настолько сильный, что в случае надобности он мог бы отбить преследователей. Для этого пришлось использовать треть всего отряда. В той трети, которая следовала непосредственно за командирами, находились и холлимидские пленники. Все они, не исключая дам, были закутаны в длинные военные плащи с опущенными на лица капюшонами; это было сделано для того, чтобы скрыть их от взоров возможных встречных. Пленники сидели на лошадях, которыми сами и управляли, но были так стеснены по сторонам конвоирами, что у них не могло явиться и мысли о побеге.

Командовать арьергардом было поручено Реджинальду Тревору. Поместившись среди деревьев, спускавшихся с горных высот до самой реки, Тревор мог видеть приближение неприятеля с тыла, не будучи сам им замечен, и это давало ему некоторое преимущество. Он должен был сдерживать преследователей до последней возможности, не думая ни о себе, ни о своем отдыхе, во имя главной цели — благополучной переправы принца и Ленсфорда с пленниками. В случае же отсутствия погони арьергард мог переправляться сам по сигналу со стороны авангарда, когда тот окажется уже в безопасности на противоположном берегу.

Никто из офицеров принца Руперта не подходил более для охраны переправы, чем Реджинальд Тревор. Он отлично знал местность, примыкавшую к его родовым владениям, и отличался большим мужеством и стойкостью. Но, к несчастью принца, он не знал, что творится в душе и сердце этого офицера.

А сердце Реджинальда Тревора было в тревоге с самого отъезда из Бристоля. Капитан знал, куда и зачем едет принц, и это страшно мучило его. Не менее беспокоила его и необходимость рекомендовать этого принца той самой девушке, которую он сам, Реджинальд, не переставал любить и которую Руперт намеревался превратить в игрушку своей мимолетной прихоти. Теперь же вдобавок на него была возложена и обязанность помогать высокородному повесе вести эту девушку туда, где она могла лишиться чести и всех своих надежд на будущее.

Раньше очень испорченный в среде роялистов, которая была школой всяческого разврата, Реджинальд в последнее время словно переродился, став таким же, каким был в дни своего юношества в родительском доме. И это чудо свершила любовь к этой девушке. Неужели же он мог равнодушно присутствовать при ее позоре и даже быть участником и пособником в нанесении ей этого позора?

Стоя на своем посту и следя за переправой авангарда через разлив, он испытывал противоречивые чувства. В нем боролись две обязанности — обязанность честного человека и долг службы, и это приносило ему большие мучения.

Наконец, повинуясь голосу совести, превозмогшему голос службы, он выдвинул свой отряд прямо на берег, без всякого прикрытия, и отдал приказ держаться на месте и не открывать стрельбы без его команды. Потом он медленно отъехал один назад по только что пройденной дороге и, шагах в пятидесяти от места стоянки отряда, остановился. Этот маневр показался солдатам странным; но так как они не слыхали распоряжений принца и были твердо уверены в преданности своего капитана королю, то подумали, что он действует по каким-нибудь тактическим соображениям.

Между тем, в сущности, Реджинальд изменился не только в нравственном, но и политическом смысле. Эта перемена была так глубока, что он готов был пасть первым в бою с ожидаемыми преследователями, лишь бы был уничтожен весь конвой принца Руперта, а уводимые им пленник и пленницы были спасены. Приглядевшись поближе к грязной оборотной стороне «блестящего» роялизма, он почувствовал к нему такое же непреодолимое отвращение, какое побудило и его двоюродного брата, Юстеса, покинуть роялистов.

Теперь, в особенности в последний день, отвращение это достигло такой силы, что сделало из прежнего ярого роялиста такого же ярого республиканца, мечтавшего о том, чтобы сбросить с себя опротивевший ему королевский мундир, которым раньше он так гордился. Он очень жалел о том, что не сделал этого до сих пор, отстав где-нибудь по дороге сюда, например, в Мичельдине. Там представился удобный случай. Стоило ему войти в первый попавшийся дом и заявить о своем намерении: его встретили бы с распростертыми объятиями и помогли бы ему присоединиться к парламентским войскам.

Напряженно вслушиваясь, не раздастся ли в ночной тиши шум погони со стороны Уэстбери, Реджинальд молил судьбу, чтобы его желание осуществилось. Как был бы он счастлив, если бы вдруг из-за поворота дороги показался несущийся отряд зеленой конницы и раздался ее грозный военный клич: «Бог и парламент!» Только одно и могло еще спасти Вегу. Но нужно, чтобы это случилось вовремя, немедленно; через какой-нибудь час прекрасная девушка будет уже за крепкими стенами Берклей-Кессля, куда и он должен будет последовать, лишенный всякой возможности помочь несчастной жертве. Там он даже ценой своей жизни не будет в состоянии спасти ее. Да, теперь, под влиянием чар любви к Веге, прежний себялюбивый Реджинальд Тревор охотно отдал бы за эту девушку свою жизнь.

Кругом царила глубокая тишина. Шумели только воды, да изредка слышался крик ночной птицы, устроившейся на ночлег в ветвях деревьев. Стучали копыта и бряцали удила лошадей. Шумела в воде переправлявшаяся часть конницы. На далекое же расстояние кругом все было погружено в безмятежный ночной покой.

Так прошло немного времени. Вдруг донесшийся издали смутный гул заставил Реджинальда встрепенуться и напрячь слух. Сиявшая в эту ночь луна ярко освещала красивое и мужественное лицо молодого человека. Посторонний наблюдатель мог бы заметить теперь на этом лице, до сих