Лазурное море - изумрудная луна (СИ) - Евгения Кострова

Айвен пришлось завершить свою песню, так и не успев рассказать ночи последней куплет, когда кисти рук ее с силой оторвали от струн, и она увидела, как подушечки пальцев ее изрезаны в кровавом месиве до самого мяса, и светлая кожа покрывается теплой бронзой, смешиваясь в горячем багряном ручье. Руки мужчины, стоящего за ее спиной были теплыми, а ладони широкими, но кожа была нежной, как у ребенка. И руки же его были сильными, Айвен любовалась выступающими пульсирующими голубыми венами под темно-ореховой кожей. Человек отнял пальцы от ее кистей, выступая из тени на свет, позволяя лунному месяцу раскрыть его облик. Темный кафтан, расшитый рубинами, изумрудами и золотыми нитями, что создавал устрашающих пылающих грифонов с толстыми когтями на груди и ярко-бурых фениксов на рукавах. На нем была великолепная одежда, праздничная, и боевая кожаная, окровавленная униформа сменилась атласным кафтаном, но золотая маска охотника и убийцы все еще обрамляла лицо. Асир немного рассказывал о своем устрашающем хозяине, которому она будет служить, и который одним словом превратит ее в распадающееся горячее стекло, и она видела, какой властью обладает этот мужчина. Страшной будет смерть от его рук, когда лучшие воины Империи, опадали под ним, словно колосья пшена под завывания бури и смерча, когда тысячелетние постройки из гранита обращались в пепел под стихией огня.

Айвен подняла свои руки, кровавыми пальцами прикасаясь к краям золотой маски, скрывающим его красивое лицо, и поддев кончиками драгоценные каменья, острые резцы, с хлюпом выскользнули из татуированных темных ран на его висках, и мужчина едва выдохнул от боли, раскрыв губы в едва слышном вздохе. Маска была холодна и горяча одновременно, тяжела в ее ладонях, и мокра от крови и пота, стойкого аромата ладана, которым он смачивал лоб и веки, расписанные в чернильных символов. Она удивилась красоте рисунка на веках и висках — дикие олени и стая воронов, волки и вплетения растительных узоров. Но виражи картин на его чистой коже меркли в сравнению с красотой, заключающейся в его ониксовых глазах. Раскаленное, жидкое солнце смотрело на нее из мерцающей золотой глубины его глаз.

На нее смотрели глаза дворянина, высокого и статного, благородного и гордого. Это было диковинно и странно для нее — осознание, что хитросплетением жизненного пути, рабыня и повелитель могли стоять на таком близком расстоянии друг от друга, не склоняясь на колени, не слыша зова смертного приказания за нарушение праведного закона, что разделял их миры. Кровавые струи падали тонкой рекою, опадая на щеки полными каплями, льющимися вниз на сильный подбородок, западая к уголкам глаз, и краснота крови терялась в черноте его длинных волос, скрепленных золотым обручем.

Очень нежно ее руки прикоснулись к его лицу, стирая ладонями его кровь, смешивающуюся с кровью, выступающей из ее пальцев, и Айвен в очередной раз подивилась невообразимой нежности его кожи. Ладони ее легли вокруг его лица в форме чаши, и, сделав глубокий вдох, она спросила его:

— Что я для тебя?

VIII

Пусть тоска погубит душу, пусть молва меня осудит,

Что назначено любовью, то пускай со мною будет.

Ветер был злым, лютым, как голодная стая скалящихся гиен. Они являли собой образ войны и голода, алчности и неутолимой жажды и всевластия, и жадность заключалась в каждом движении их быстрых ног. Он видел, как с обнаженных клыков диких псов желто-красной пустыни, чья шкура была усыпана кровавыми разводами, стекала ядовитая слюна, разъедающая землю под жестокими и тяжелыми когтями, а их глаза пунцового злата, пылали неистовее жала гадюки. Видя картины гнева и фатальной боли, когда раскалывались тела детей и женщин, будто хрустальные кубки, наполненные игристым красным вином, прогибались ребра и трещали позвонки, пальцы отказывались слушаться, глаза же слепли, но в памяти его высекалось воспоминание проклятой печатью, что будет преследовать в ночных кошмарах.

Яростные и дикие смерчи надвигались грядою холода, и черный дым от крыльев падших ярился в разразившейся небесной бездне, что раскрывалась в темном бутоне розы, прозрачно-кристальные слезы застывали алмазами в сердцевине, и жгучем стебле, усыпанным терниями. Каждый лепесток привносил с собой мученические крики вместо ударного зова серебристых молний, раскалывающих иссиня-лазуритные небеса, и содрогались горы под разрушительным эхом горна наступающих всадников смерти.

Белые стены великого града сотрясались, и венценосные каменные гигантские львы, взбирающиеся по мраморным вратам, застывшие в изваяние вечном, темнели, сгнивали в сумраке и горели огнем черным, как тьма затмения, как края царственной плащаницы ночного князя, что скрывала под атласом мрака звезды и дальние светила, жемчуг и серебро бледноликой луны.

Свет таился за густыми тучами, и светло-голубые глаза мужчины, что отражали виденные ими призрачные виражи полета агатовых драконов с кручеными рогами, покрытыми пеленою пепла, чья чешуя воспламеняла сам воздух, вглядывались в угасающий полдень.

Его глаза стали чистым серебром и изумрудом, в них вспыхивал последний отблеск падающей звезды и далекая мечта опалового месяца. Его ресницы вобрали в себя оттенок бархатной мглы и черного оникса, и ветры его обернулись бриллиантовыми соколами, сизо-туманными крыльями, что вздымались в нависающую черноту. Могучие ветра, вздымающие искрящиеся белоснежные пески в высоту, волною накатывали, со всей неимоверной стихией ударяя в лицо, отчего потрепанный льняной капюшон спал с его головы, открывая взору, чистое чело, длинные, сплетенные в золотые украшения с ромбовыми вставками лотоса волосы темного каштана и махагони. В глазах его мерцало пламя синеющего неба. Пески поднимались в волнах молока и кипени, создавая пламенные образы леопардов и хищных вороновых гончих, и червленые змеи с глазами оттенка барбариса, сотканные из объятий туманов и черного дыма, обволакивали его стопы в тугие кольца. Земля была раскаленной, как жидкий металл, обжигала кожу, и сама кровь вскипала в жилах, черный огонь властвовал в пучине туч, стекаясь пламенным дождем.

Огненное зарево солнца заволакивало в трясину тьмы, когда северные ветры подхватили изодранные полы его плаща, и Анаиэль наблюдал, как исчезает, меркнет и растворяется мираж светлого полудня, и чернота накрывает непроницаемой вуалью мир, как чугунные облака подавляли в сходящихся ладонях тьмы последний смольный луч зари. Иссыхали полноводные и быстрые ледяные реки в кристальных гротах под землей, и аромат сырых камней и лепестков фиалок в воде, что проникал в его легкие, пропадал вместе с затихающими лазурными вихрями его рассеивающихся ветров. Ветви багряного делоникса увядали, и пожухлая листва опадала на цветные мозаичные плиты, что образовывали солнце и цветы, и созвездия небесные, и изумрудные корабли, раскачивающиеся на сапфировых волнах морей, тонули под хрустящим и сухим листопадом. Любовь, что слышали сапфировые стены звездного города, горечь, что впитывалась в полные бутоны ирисов, и на чарующих фиолетово-лиловых лепестках остались слезы женщины, что оплакивала память золотого льва, умирающего на ее руках. Ее мирный вздох, оставшийся на окровавленных губах возлюбленного, был утренним отливом, и волосы чернильной мглы и теней в дремучих дебрях, накрыли саваном лицо молодого мужчины, смиренно покоящегося на ее коленях. И улыбка, полная сожаления и безмерной любви застыла на его устах, когда летняя ночь простиралась под покровом платинового полнолуния.