Убийство в Тауэре - Виктория Холт

– Милорд Бакингем, я слышала, собирается в Испанию с принцем.

– И что с того?

– Милорд Бакингем – этот выскочка Вильерс. Герцог, ни больше ни меньше!

Роберт пожал плечами. Но он ясно представил себе сцену при дворе: Яков, постаревший, но не менее любвеобильный, а у его ног красивый мужчина, сидящий на табурете, который он сам когда-то занимал.

– Говорят, нет конца почестям, которые этот человек оказывает самому себе.

– Вполне возможно.

– И тебе все равно?

– Меня это не трогает.

– А меня трогает! Я никогда не успокоюсь!

– Это твои проблемы.

Франсис резко повернулась к нему. Его спокойствие бесило ее; сознание того, что Роберт смог выстроить себе жизнь на этих руинах, в то время как она не в состоянии этого сделать, было для нее просто невыносимо.

– Этого могло бы и не случиться. Ты мог бы убедить Якова. Тебе следовало бы быть чуть хитрее – наподобие его нового дружка, милорда Бакингема.

– А вам, мадам, – огрызнулся Роберт, – не следовало бы обагрять руки в крови моего друга!

Франсис повернулась и убежала в свою спальню, где заперлась на ключ и плакала, пока у нее не закончились слезы. Слезы гнева и отчаяния.

– Лучше бы меня отвели в Тайберн![8] – рыдала она. – Лучше бы меня повесили, как бедняжку Анну Тернер! Все лучше, чем эта проклятая жизнь!

После этого они избегали друг друга. Так было спокойнее.

В одном из своих любимых дворцов – дворце Теобальда в приходе Чезхант – король лежал на смертном одре.

Яков не питал никаких иллюзий: он знал – это конец. Ему шел пятьдесят девятый год, и он пробыл на троне почти всю свою жизнь – Яковом VI Шотландским почти с младенческого возраста, когда враги его матери заставили ее отречься от короны в его пользу, и Яковом I Английским последние двадцать три года.

– Неплохой промежуток времени, – пробормотал он, – когда человек страдает от лихорадки и подагры, настало время распрощаться с земными удовольствиями. Возможно, я слишком любил вино, но что плохого в том, чтобы любить то, что может предложить жизнь?

У него вошло в привычку размышлять о том, что подумают о нем потомки. Британский Соломон! В какой степени его мудрость служила на благо страны? Запомнят ли его мудрым правителем или же королем, который жил в постоянном страхе перед кинжалом убийцы после заговора Гаури и Порохового заговора? Запомнят ли его королем, который слишком любил своих фаворитов?

Стини не всегда был утешением для него. Он стал самонадеянным и заносчивым, как и все остальные. Стини позаботится о себе. Он уже заручился дружбой Карла, и они ездили в Испанию вместе, когда Карл отправился просить руки инфанты. А теперь Карл был обручен с Генриеттой-Марией, дочерью французского короля Генриха IV и сестрой правящего короля Людовика XIII. Женитьба Карла на католичке может вызвать волнения – ведь, если на троне будет королева-католичка, преследованиям нонконформистов придет конец. Но это уже дела Карла, а не его.

Как странно думать о смерти! Больше никакой охоты, никакого гольфа, никакого смеха над выходками Стини и остальных; больше ему не придется подавать знаки молодому человеку, чтобы тот подставил ему плечо, чтобы опереться.

Жизнь прошла.

Когда Яков думал о прошедших годах, то вспоминал того, кого никогда не мог забыть. Как часто он испытывал желание вернуть его! Но как он мог призвать назад человека, осужденного за убийство?

«Робби – не убийца, – повторял он про себя в ночные часы, когда просыпался от какого-то неясного сна о прошлой жизни, в котором его преследовал образ красивого молодого человека. – Я верну его ко двору. Он получит назад свои имения».

Но при свете дня Яков обычно говорил:

– Я не могу этого сделать. Это ни к чему хорошему не приведет. Разве может Роберт сейчас занять свое прежнее место?

Прошло почти десять лет с тех пор, как Яков последний раз видел Роберта, а для королевской памяти это достаточно долгое время. И все эти годы Роберт фактически оставался узником.

Перед тем как умереть, он должен даровать Роберту полное помилование. Его владения должны быть ему возвращены. А что касается этой женщины – она получит свободу. Он не может помиловать одного Роберта и оставить узницей его жену. Роберт был помилован, и уже составлялись документы, которые сделали бы его снова богатым человеком.

Но Яков не знал, как мало ему оставалось жить, и умер, прежде чем успел поставить свою подпись под этими документами.

Однако для Роберта и Франсис наконец настали перемены, и в марте 1625 года, когда Яков умер во дворце Теобальда, они были свободны ехать куда им вздумается. Последним подарком Якова было освобождение их друг от друга.

Глава 16

УСПОКОЕНИЕ

Граф Сомерсет уже не был молодым человеком – минуло почти тридцать лет с тех пор, как суд пэров признал его виновным в убийстве, но временами ему казалось, что прошло гораздо больше времени. Оглядываясь на свое прошлое, он представлял себя тремя разными людьми: честолюбивым молодым человеком, ищущим места при дворе, самым могущественным человеком в Англии и, наконец, человеком, который научился понимать себя и жизнь и смог извлечь пользу из постигшей его катастрофы.

Роберта часто удивляло то, что последний этап его жизни оказался самым счастливым. Неужели это было его наградой? Извлечь из жизни уроки, прийти к пониманию истинных ценностей, которые может предложить мир?

Он верил в это. И когда находился рядом с дочерью – такой похожей на мать и так от нее отличающейся, – был полностью удовлетворен.

Но даже после того, как Роберт получил помилование, жизнь складывалась непросто.

Франсис часто выезжала ко двору, но не была счастлива. Она не блистала при Карле и Генриетте-Марии так, как когда на троне сидели Яков и Анна. «Кто такая эта Франсис Хауард?» – звучал постоянный вопрос. Жена какого-то мимолетного фаворита, который впал в немилость; дочь графа и графини Саффолк, обладающих репутацией мошенников; внучатая племянница старого негодяя Нортгемптона, который вовремя умер, чтобы спасти себя от скандала, и, что хуже всего, убийца, признавшаяся в своем преступлении.

Франсис злилась, впадала то в отчаяние, то в тоску, но не могла оставаться вдали от Уайтхолла.

Она ездила ко двору и обратно, вечно стремясь к тому, что не могло ей принадлежать, негодуя на растущую привязанность между ее дочерью и мужем, которые находили счастье в общении друг с другом.

Сама Франсис так и не обрела своего счастья. Страхи пришли вместе с грызущей болью, которую она вначале игнорировала, по впоследствии уже не могла не обращать на нее внимания. Боль становилась все сильнее, пока полностью не заполнила все ее существование.