Огненная земля - Аркадий Первенцев

Десант выбрался на гору, господствующую над Керчью и над тылами германских войск прикерченского укрепленного района. Первое препятствие было взято с хода и почти без потерь. Надо было разыскать командира дивизии. Заранее намеченный план штурма выполнялся, но темнота и какое‑то стихийное передвижение людей возле Букреева (все бежали, стучали по камням сапогами, тяжело дышали после крутого подъема) беспокоили его.

Керчь не была видна, а только предчувствовалась где‑то внизу, огромная, разваленная, опасно притихшая. На линии главных сил стреляли гаубицы и вспышками на короткие мгновения освещался очерк гряды. Слева угадывался немецкий аэродром по светлоголубому свету посадочных прожекторов. Доносился отдаленный рокот снижающихся бомбардировщиков. Кое–где, светлячками, зажигались сигнальные и опознавательные фонарики.

Над Огненной землей попрежнему подымалось пламя и казалось оно полыхает где‑то близко от подножия горы, туда били тяжелые пушки. Ветер летал над вершиной, теперь уже ничем не сдерживаемый. Гимнастерка плохо грела, тело сразу остыло и равномерно дрожало от озноба. Букреев услышал, как кто‑то собирал красноармейцев и командовал ими. Они задерживались и уже не бежали неизвестно куда. Появился запыхавшийся и возбужденный командир второго полка. Он радостно прикоснулся к Букрееву сразу двумя руками, коротко, с каким‑то булькающим смешком сообщил ему, что комдив недалеко, в блиндаже, что там есть свет и что ему приказано помогать морякам. Для этого ему надо спуститься с горы и нанести вместе со Степановым штурмовой удар с другой, противоположной удару моряков, стороны. Комполка отдал приказания офицерам, и колонна двинулась слитной кучей, чтобы не растеряться в темноте, так как местность знали плохо и здесь могли встретиться впадины и обрывы. Из‑за темноты и от возбуждения всё казалось больше — и сама гора, и спуск; увеличивались и размеры опасности. Никто не хотел отставать, потеряться. Всеми руководило глухое, подсознательное стремление — во что бы то ни стало держаться вместе, вокруг были немцы, и только вместе можно было противостоять им и победить их. Солдаты быстро спускались под гору.

Надо было найти Рьгбалко. Букреев пошел вперед. Рыбалко стоял у камня с Батраковым и что‑то горячо ему доказывал. Замполит тихо возражал ему и негромкий его говор сейчас раздражал Рьгбалко. Оказалось, что было получено приказание комдива координировать удар по второй вершине с группой Степанова. Моряки задержались, но Рыбалко не терпелось. Со второй вершины редкими очередями стреляли пулеметы, пока еще не видя врагов, просто в темноту.

— Мы их зараз срубаем, товарищ капитан, — горячился Рьгбалко, — ишь як палит. Один, два, три, четыре… десять пулеметов, повернул.

Трассирующие пули с ясно обозначенной траекторией летели к ним, посвистывали и цокали о камни. От первой ко второй вершине как бы перебрасывались светящиеся пролеты какого‑то воздушного феерического мостика. Моряки лежали, готовые к атаке, молчаливые, напряженные. Букреев, не отвечая Рыбалко, а только, придерживая его подрагивающую мохнатую руку своей рукой, следил за движением тонкой минутной стрелки. Расчеты штурма были согласованы с майором, и красноармейцы, вероятно, уже накопились с другой стороны. Букреев отпустил руку Рьгбалко и приказал ему поднять матросов.

Вторая вершина была немного ниже первой, но сильнее укреплена, и противник теперь поджидал их. На второй вершине располагался штаб ПВО укрепрайона, подземные блокгаузы, радиостанция. Туда вела автомобильная дорога. По данным армейской разведки, вершина была опоясана проволочными заграждениями, но без минных прикрытий.

Моряки поднялись и ринулись вниз. Впадина между двумя вершинами считалась мертвым пространством й предохраняла наступающих от пулеметного огня. Миновав впадину, моряки быстро побежали вверх. Сбежав вниз, Букреев передохнул и медленно, не успевая угнаться за матросами, двинулся вверх. Теперь они выбрались из непростреливаемого пространства и попали под действительный огонь, попали на рубежи, заранее пристреленные. Несколько человек свалилось. К ним побежала Надя, пригибаясь и поддерживая руками сумку. На пологом скате не росло ни одного кустика. Десять пулеметов били теперь длинными очередями. Немцы не жалели патронов. Сверху полетели гранаты. Они пока не достигали атакующих, но, взрываясь, создавали как бы стену, преградившую дорогу к вершине.

Букреев понял, что Степанов не успевает и что поднялись они рановато. Моряки залегли. Рыбалко выскочил вперед, обернулся и закричал. Светящиеся пули летали возле него. Он кричал сорвавшимся, но громким голосом человека, привыкшего командовать в шторм, он не обращал внимания ни на эти фосфорические, свистящие нити пуль, ни на столбы огня, осколков и дыма, возникавшие то тут, то там. Казалось, он был заколдован, этот стремительный и храбрый человек. Замешательство продолжалось недолго.

Но Букрееву показалось, что прошло много времени, что они очень задержались. Ему невольно вспомнился первый бросок с десантных судов, песок, взбуравлен- ный пулями, Таня, побежавшая на минное поле. Букреев пошел к Рыбалко. Вперед выпрыгнул Манжула. Поднялись все моряки, побежали. Они первыми достигли проволочных заграждений и забросали их ватными куртками. Казалось, они срывали с себя все обмундирование и бежали теперь на штурм обнаженные, только с оружием в руках, задерживаясь лишь для того, чтобы метнуть гранату.

С вершины упорно били такими же длинными очередями, и свист пуль смешивался со свистом ветра.

Вместе с Букреевым шли в атаку русские люди, призванные страной, оторванные от своих мирных дел, от крестьянских хат, от земли, от бледных березовых рощ, от семей. Прихватив ремни оружия руками, выкрикивая не то ругательства, не то проклятия, они шли на штурм.

Подступы к вершине обстреливали из Керчи. Люди падали, разрываемые снарядами. Вот свалился Стонский, схватившись за живот. Он упал, поджав под себя ноги и ударившись лбом о камни. Где‑то слышалось перекатное солдатское «ура». Степанов атаковал вершину.

Букреев бросился на врага, как на зло, которое он должен уничтожить, несмотря ни на что, несмотря на то, что он еще хочет жить, несмотря на то, что у него семья, ожидавшая с трепетом его возвращения у высоких обрывов геленджикской бухты.

Еще немного. Еще!

Букреев ворвался в траншею. И как всегда, все было решено еще в тот миг, когда люди подняты чьим‑то примером и брошены вперед. Врага докалывали, достреливали, расходуя остатки человеческой ярости и воинской злобы.

Теперь надо итти дальше, вплоть до моря. И Букреев пошел вперед, заглатывая воздух, который уже не мог напитать его. В ушах стучало. Атака вершины далась нелегко. Он не мог разобрать, зачем зовет его Манжула. Мимо бежали красноармейцы. Подковы сапог высекали искры о камни. Пахло потом, кислым сукном и сернистыми запахами взрывчатки. Букреев ступил еще несколько шагов, почувствовал, как заколебалась под ним почва и вершина раскачалась, как качели, повеял ветер, какой бывает, когда падаешь вниз, и так сладко и больно замирает сердце.

Букреев упал. Надо подняться. Он царапал землю, прелые корневища трав вылетали из‑под его пальцев. Ветер донес к нему шумы атаки, и все провалилось, исчезло…

Десантники ворвались на последнюю, четвертую, вершину Митридата. Многие ползком, на четвереньках, сцепивши судорожными пальцами свое оружие, чуть ли не в зубах держа последние запалы для гранат.

С гранатами и оружием они бросились на врагов, захвативших часовню — последний укрепленный кусок горы, и молча, с хрипом, выбили, вырезали тех, кто там еще пытался сопротивляться.

Заросшие бородами, израненные, ворвались они сюда, принеся ярость мщения и тоску по загубленным немцами жизням. Бойцы Огненной земли взлетали сюда как первые орлы, начавшие полет до Измаила.

Где‑то вставило солнце. Темнота дрогнула. Все увидели блеснувший над обрывом обрез воды, неясные очертания города, лежавшего у подножия горы. Все увидели полковника с хмурым посеревшим лицом. Полковник бросил в кобуру пистолет и потер ладони, поеживаясь от пронизывающего ветра.

Причалы таранил Рыбалко. По улицам Керчи с изумительной настойчивостью двигался Батраков. В это время Манжула вносил командира. На его плече висели два автомата дулами книзу, обмундирование было порвано и забрызгано кровью, колени разбиты до костей. Он бережно опустил Букреева, а потом поднялся медленно на ноги и строго сказал обступившим его морякам: «Жив».

Гладышев стал на колени возле Букреева, подложил руку ему под затылок, приподнял. Букреев очнулся и страдальческая гримаса дернула его губы. Прижавшись локтями к камням, он хотел подняться, но его сразу подхватили десятки рук и осторожно поставили на ноги.

Моряки смотрели на него с благодарностью. Они вышли сюда, к ним идет помощь Великой земли. Букреев был вместе с ними все героические дни.