Расцвет и упадок государства - Мартин ван Кревельд

Еще более интересным, чем все эти события, оказался тот факт, что изменилась природа самих денег. Не считая сбережений (уже упоминалась судьба тех, кто хранил сбережения), для людей деньги всегда представляли собой средства для покупки товаров, для правительства — метод, с помощью которого оно контролировало экономику и определяло направления использования ресурсов страны. Теперь обе функции были в основном утрачены. В отношении отдельных граждан это было связано с тем, что все, что имело смысл покупать, можно было приобрести в лучшем случае лишь в обмен на купоны. Последние распределялись по неэкономическим критериям, таким как возраст, пол и количество калорий, затрачиваемых на работу, выполняемую тем или иным человеком (понятно, что те, кто стоял у руля, позаботились о себе; как однажды написал Людендорф, если бы ему пришлось существовать за счет обычного рациона, он «бы не выжил»). Для государства деньги потеряли свою функцию инструмента управления потому, что предложение денег, зависящее исключительно от работы печатных станков, стало в принципе неограниченным. Следовательно, их больше нельзя было использовать для определения того, какие товары и услуги будут приобретены, а какие нет. Таким образом, тотальная война стала кульминацией двухсотлетнего процесса, в ходе которого государство установило свой контроль над деньгами. Когда эта цель была полностью достигнута, результатом стало то, что этот товар потерял какую-либо реальную ценность — что в некоторых случаях привело к возврату бартера, когда, например, горожане меняли кухонную посуду на картофель. Другим, не столь очевидным свидетельством сути происходящего, было то, что Банк Англии был поглощен государственным аппаратом[600], а британский министр финансов потерял свое традиционное положение первого среди равных (не считая премьер-министра), а после 1940 г. он уже не входил даже в состав военного кабинета[601].

После того, как деньги были приведены в подчинение, т. е. они больше не налагали ограничений на величину правительственных расходов, степень военных усилий той или иной страны стала измеряться физическими средствами производства. Самыми важными были морские перевозки, транспорт, сырье, производственные площади, производство электроэнергии и, конечно, труд, от которого зависело все остальное и за который они часто конкурировали между собой. Уже во время Первой мировой войны все самые важные ее участники приняли законы, с помощью которых они фактически отменили права собственности для своих граждан и которые позволили правительствам в случае необходимости прибрать к рукам средства производства. Правительства использовали этот контроль, чтобы решать, кто, что, как и где будет производить, по какой цене и при помощи каких рабочих, какими профессиональными навыками эти рабочие должны обладать, какую заработную плату они должны получать и по сколько часов в день или неделю они должны работать. Если говорить об основных странах, то в Германии эта задача была доверена промышленнику Вальтеру Ратенау и его Департаменту минерально-сырьевых ресурсов — организации, учрежденной при значительной оппозиции со стороны военных, которые не хотели, чтобы гражданские лица вмешивались в вопросы ведения войны. В Великобритании процесс проходил легче под руководством властного политика Ллойда Джорджа (на смену которому впоследствии пришел Черчилль), возглавлявшего недавно учрежденное Министерство вооружений. Наконец, в США это было сделано при помощи WBI — Совета по военной промышленности, председателем которого стал финансист Бернард Барух[602].

Но если в большинстве западных государств в 1918–1919 гг. эти меры контроля по большей части были отменены, в одной стране — а именно, в Советском Союзе — они стали постоянными. Огромная, но дряхлая царская империя, имеющая низкую обеспеченность территории железными дорогами в расчете на квадратную милю, оказалась наименее успешной в мобилизации своих ресурсов для ведения войны[603]. Сначала вооруженные силы стали испытывать нехватку оружия и боеприпасов, затем ускорившаяся к 1916–1917 гг. инфляция в сочетании с нехваткой буквально всего подготовила страну к революции. Как только в 1917 г. большевики пришли к власти, они с яростью взялись за перемены. Им было недостаточно просто контроля, они запустили программу экспроприации всех средств производства, а также сферы услуг, таких как банки, страхование, транспорт и связь, вплоть до розничной торговли и парикмахерских. Установив также полный контроль над трудом, — в коммунистическом государстве каждое нарушение рабочей дисциплины автоматически рассматривалось как уголовное преступление, — современный «бегемот» целиком поглотил всю экономику.

Революция осуществила мечту бюрократа. Государство, утверждая, что оно стремится к всеобщему благосостоянию, но в действительности работая почти исключительно на себя, владело и управляло всем, производило, покупало и продавало все — разумеется, по ценам, которые само назначало и которые часто не имели ничего общего ни с действительными издержками производства, ни с выбором, который сделал бы потребитель, будь он предоставлен самому себе[604]. Для того чтобы выполнять все эти многочисленные функции и избежать противоречия между ними, государство отслеживало и фиксировало все, что только можно, с помощью невиданного в истории административного аппарата. По оценкам, сделанным в 1980 г., коммунистическое государство в период своей зрелости производило 100 млрд документов в год, и существование машины, производящей и перерабатывающей эту лавину бумаг, обеспечивалось системой образования, механизмом пропаганды, тайной полицией, концентрационными лагерями, а зачастую — расстрельной стенкой.

Хотя другие государства не сразу последовали за Советским Союзом, передышка, дарованная их экономике, оказалась временной. На протяжении всего мирного периода социалистические партии повсеместно требовали осуществить национализацию основных средств производства, так чтобы их доходы шли не частным лицам, а использовались всем обществом. Постепенно некоторые их требования начали выполняться во многих странах; в особенности это касалось таких новых отраслей промышленности, как радиовещание, телекоммуникации, воздушный транспорт и электроэнергетика. Дополнительное давление в том же основном направлении иногда шло со стороны правых националистов. Так, Ратенау, совладелец и главный исполнительный директор Allgemeine Elektrizitat-Gesellschaft, одного из самых крупных немецких промышленных объединений, безусловно, не был социалистом. Тем не менее еще до того, как война закончилась, он обобщил свой опыт в «Новой экономике» (Die Neue Wirtschaft, 1918). В книге, которая частично была проектом по усилению государственной власти, частично — превентивным ответом на требование социалистов провести со временем национализацию, утверждалось, что дни неограниченного капитализма прошли. Вместо этого он проповедовал новое партнерство между государством и промышленностью, которое, безусловно, означало увеличение контроля первого над вторым.

Да и диктаторы, которые пришли к власти в Германии и Италии, не нуждались в Ратенау, чтобы усвоить этот урок. И Муссолини, и Гитлер в довольно раннем возрасте оставили свои социалистические склонности. Поняв, с какой стороны хлеб намазан маслом — когда в 1915 г. Муссолини стал интервенционистом, его товарищи социалисты приветствовали его возгласами chi paga («кто платит»)[605] — они были вполне готовы петь дифирамбы частному предпринимательству и, в свою очередь, охотно принимали финансовую помощь в ходе борьбы за власть. Придя к власти, они без промедления принялись выполнять свои обязательства перед теми, кто их поддерживал, запрещая забастовки и переговоры между предпринимателями и профсоюзами об условиях труда, расформировывая существующие профсоюзы и бросая в тюрьмы их лидеров. Однако это не означало возврата к laissez-faire начала XIX в.; вместо этого они перешли к мобилизации трудящихся посредством новых государственных корпораций и Deutsche Arbeitsfront[606]. Следующим шагом как для нацистов, так и для фашистов было установление прямого контроля над производством, наиболее известным примером которого был четырехлетний план 1936 г., который в превратил Германа Геринга в экономического царя Германии. Обе страны занялись созданием целого набора отраслей промышленности, находящихся в государственной собственности, в сферах, которые считались жизненно необходимыми для ведения войны, но которые по тем или иным причинам не могли быть привлекательными для частных инвестиций[607]. К их числу было отнесено производство стали, синтетического топлива, резины (которая впоследствии производилась с помощью труда заключенных концентрационных лагерей), и, конечно, знаменитых автомобилей «Фольксваген».