Лев Ландау - Майя Бессараб

— Нет, я этого анекдота не помню, — сказал Райкин.

— Ни у кого нет памяти — ни ближней, ни дальней, — пошутил присутствующий при разговоре доктор.

Я рассказала анекдот. Райкин разыграл его, но без блеска, без огня.

Через много лет в журнале «Юность» Рома напечатала «Два рассказа о Райкине», где описан визит к Ландау.

«…Сидя у постели искалеченного академика Ландау, Райкин пытался развеселить его. Но острое чувство горькой, непоправимой потери мешало ему. Ландау, еще недавно полный могучей энергии, ума и жизнелюбия, сейчас лежал на своей последней постели, не улыбаясь, изредка поводя глазами, бесконечно грустный, погруженный в себя, замкнувшийся.

Аркадий останавливался, у него перехватывало дыхание, он не мог взять себя в руки.

И вдруг Ландау, не поворачивая головы, глядя перед собой, спросил:

— Вы помните эти стихи? — и начал читать стихотворение Симонова “Жди меня”.

Он прочел стихотворение до конца. Потом с трудом встал и вышел из комнаты неровной, прихрамывающей походкой. Все молчали.

Через несколько минут Ландау вернулся и снова лег. Молчание длилось, и никто не в силах был его прервать.

И тут он снова заговорил.

— Я помню английские стихи, — сказал он и начал читать Байрона и Бернса, очень твердо, не запинаясь. Потом глубоко вздохнул и умолк. Он устал.

Когда мы возвращались, Аркадий сказал мне:

— Какая беда! И какое тяжкое ощущение болезни! Ты знаешь, я вспомнил, как в детстве болезнь меня держала в постели. Я не мог пошевельнуться от ужасной боли в суставах, сердце останавливалось. Я чувствовал, как оно останавливалось, понимаешь? И в это время ко мне приходили ребята из школы и хотели меня рассмешить. Но они не могли этого сделать, потому что не могли скрыть от меня свой страх и сочувствие».

Как-то в гости к Дау зашел Толя Туник, Корин племянник. Дау расспрашивал его о работе, вспомнил вдруг, как спутал Толину мать, Надю, с Корой, когда в первый раз пришел на улицу Дарвина.

— Дау, почитай нам стихи, — попросила Кора.

Она принесла из соседней комнаты том Жуковского и дала Толе. Дау начал декламировать наизусть одно из самых любимых своих произведений. Его голос становился звонче и сильнее: чем дальше он читал, тем более подчинялся могучему, размеренному ритму. На наших глазах происходило чудо: уже не было больного, измученного, искалеченного человека — поэзия воскресила его.

До рассвета поднявшись, коня оседлалЗнаменитый Смальгольмский барон;И без отдыха гнал, меж утесов и скал,Он коня, торопясь в Бротерстон.Уж заря занялась; был таинственный часМеж рассветом и утренней тьмой…

Кора тихо плакала, мы с Толей слушали как завороженные. Это продолжалось долго, мы потом сосчитали — в балладе Жуковского сто девяносто шесть строк. Дау не пропустил ни строчки.

Приветливо и радушно он встречал и свою бывшую студентку Юлию Викторовну Трутень из Севастополя, и Ольгу Григорьевну Шальникову, которая чаще других навещала соседа. Ей он всегда был рад.

— А-ааа, Оля-ангел, — приветствовал ее Дау.

Продолжалась его дружба с «Комсомольской правдой». К чести молодых журналистов, они находили время зайти к больному. Особенно мне запомнился день, когда Володя Губарев рассказал, что готовит статью об истинном значении генетики и о нелегком жизненном пути ее творцов. Дау долго не отпускал его от себя. Он попросил Володю, чтобы тот прислал ему свою статью, когда она будет опубликована. Некоторое время спустя мы ее получили, она называлась «Два полюса жизни». Дау слушал статью очень внимательно.

— Это очень хорошо, что истина восторжествовала, в конце концов истина всегда побеждает, — сказал он. — Сохрани эту вырезку. Ты же собираешь такие вещи. Прочти еще раз конец.

Я прочла ему последний абзац статьи:

«Наука революционна, и никакие начетчики, конъюнктурщики, талмудисты и цитатчики не могут помешать ее развитию».

Леонид Репин писал о спортсмене-спринтере. Это была повесть о любви, верности и дружбе с красивым названием «Мне снятся гепарды». Когда Дау спросил у него, о чем он пишет, Леня рассказал сюжет. Дау заметил, что надо самому быть бегуном, чтобы правдиво написать об этом, и смущенному автору пришлось признаться, что он занимался спортом.

Поскольку Дау нигде не бывал, для него общение с молодыми журналистами было особенно интересно, он всегда был рад их приходу. Время от времени на страницах «Комсомольской правды» появлялись статьи Ярослава Голованова о Ландау, написанные на высоком научном уровне и с великой любовью к ученому.

Пациент Лев Давидович был трудный. Например, считал гипноз «обманом трудящихся». И переубедить его было невозможно.

14 марта 1966 года к Ландау приехал известный невропатолог и психиатр, лечащий гипнозом. Дау приветливо поздоровался с врачом. Но по настороженному взгляду врач заметил, что пациент ему не верит. Врач привез с собой двух молодых людей.

— Спать! Спать! Спать! — повторял врач.

Молодые люди моментально уснули. Дау вытянул шею и удивленно взглянул на спящих. Врач пристально смотрел в зрачки больного, сосредоточив во взгляде всю свою волю:

— Спать!! Спать!!

Больной смотрел на него насмешливо и недовольно.

По лбу и по щекам врача струился пот. Все напрасно! Дау хмурился и нетерпеливо поглядывал на часы.

— Ну как? — спросила Кора после ухода врача.

— Балаган, — усмехнулся Дау и махнул рукой. — Он еще двух гусей привел, которые тут спали.

Маленький кабинет Ландау с окном, выходящим на Ленинский проспект, полон народу.

— Здравствуйте, коллеги, — Дау обеими руками пожимает тянущиеся к нему со всех сторон руки.

Студенты смущены. Такой радушной встречи они не ждали.

— Лев Давидович, у нас много исторических вопросов.

— Хорошо. Я очень люблю историю.

— Правда, что вы видели Эйнштейна?

— Правда.

— Вы с ним спорили?

— Пытался, — улыбался Дау.

— А сколько вам было лет?

— Точно не помню. Вероятно, двадцать один. Это было через два года после окончания университета, в Берлине. Я пытался ему объяснить принцип неопределенности, но, как видно, безуспешно.

— А как он выглядел?

— Среднего роста, с львиной гривой. Мягкий, немного грустный. Вообще очень славный, но замкнутый.

— Лев Давидович, а Бора вы близко знали?

— Очень хорошо. Добрейший человек. Каждому, кто к нему приезжал, он говорил, что надеется узнать от него много нового. Не обошлось без курьеза. Однажды к нему явился такой осел, что хуже и быть не может, а Бор и ему сказал, что хочет у него поучиться. Во всем Бор любил основательность. Гейзенберг рассказывал мне: когда строился Институт теоретической физики на Блегдамсвей, Бор без конца проверял работу строителей, так что один старый каменщик, уложив первый кирпич новой стены, вдруг заявил, что не станет продолжать кладку, пока не увидит директора. «Извольте посмотреть, господин директор, — сказал он Бору, — правильно ли уложен кирпич? Не надо ли будет переделывать?»